Сарацинский клинок

– Да, но когда? Иметь дело с этими местными князьками! Каждая дорожная пошлина, каждый речной брод становятся предметом государственного разбирательства. Каждая ссора с вассалом, каждая привилегия церкви. Видит Бог, меня уже тошнит от всего этого!

– А когда вы вернетесь, сир, вы должны будете вновь покинуть Сицилию и отправиться в Святую Землю, – напомнил ему Пьетро.

– Не говори мне об этом. Мы с этим разберемся… Значит, ты хочешь вернуться?

– Да, сир.

Теперь ему уже не казалось странным говорить “сир” двадцатилетнему императору. Как и Пьетро, Фридрих выглядел старше своих лет. Те, кто когда-то звали его Апулийским мальчиком, теперь, глядя на его рыжеватые волосы, вспоминали его деда, Фридриха Барбароссу, – рыжебородого Фридриха Первого, покоящегося ныне в Кайзергофе, с его рыжей бородой, прорастающей сквозь каменные склоны горы.

– Поезжай, – сказал Фридрих. – А когда я вернусь, ты получишь баронство – помнишь?

Пьетро уехал на следующий же день, взяв с собой пять мулов и трех слуг. Путешествие по Германии заняло несколько недель. Он проезжал через тихие старинные города, названия которых звучали как музыка: Экс, Кобленц, Франкфурт, Вюрцбург, Нюрнберг, Мюнхен, Инсбрук, потом путь его вел в горы к Бреннерскому перевалу. Здесь было удивительно тихо и холодно. На вершинах гор лежал снег. Пьетро подумал, что в горах есть нечто, очищающее человеческое сердце.

Мерный стук копыт. Ночью костер, пламя которого выхватывает из темноты мгновенные очертания снов. А потом начался спуск сквозь утренние туманы. И внизу, у него под ногами, – Италия.

Север Италии, куда Пьетро спустился с гор, представлял собой плоскую равнину. Поля, где под ветром колышется пшеница. Совершенно другая страна по сравнению с Анконой, не похожая и на Сицилию. И все равно сердце его пело, когда он осматривался вокруг. Почему-то даже в этой северной части страны ему явилось ощущение дома.

Его как будто что-то подгоняло. Его раздражали остановки, необходимые для того, чтобы отдохнуть, поесть. Он заставлял своих слуг оставаться в седле, когда уже темнело, поднимал их на ноги, когда рассвет еще только намечался на востоке небосклона.

Однако путь его все более отклонялся к востоку, к Адриатике. Это было плохо. Он был в этом уверен. Сицилия расположена напротив носка итальянского сапога. Дорога, отклоняющаяся к востоку, удлиняет его путь. Но Анкона лежит на адриатическом побережье. Там, в нескольких милях от морского берега, куда доносятся крики морских чаек и гром прибоя, из тумана грозно вырастает Роккабланка. Памятник его несчастьям. Место, где от пыток умер Исаак. Место, откуда в Рецци пришли солдаты, чтобы убить его отца. Место, где барон Роглиано зачал Иоланту, чтобы затем отдать ее в руки силача Энцио…

Ио. В ней все дело. Ио – его беда, стимул его жизни, его тоска. Ныне жена бородатого Энцио. Вероятно, мать его сыновей…

От одной этой мысли Пьетро становилось нехорошо. Этого не может быть. Должен быть какой-то выход, какая-то возможность вырваться из паутины. Какой-то способ возродить давнее, любимое.

При приближении к Роккабланке его захлестнули воспоминания. Каждое дерево, каждый камень вызывали у него сердцебиение. Здесь они скакали, сбежав из замка. Здесь свернули, тут возвращались по собственным следам.

Он повернул коня в сторону от большой дороги, в сторону от Роккабланки, пока не очутился в том месте, которое всегда мысленно именовал прекрасным сицилийским выражением “соловьиное место”.

Здесь. О Боже, здесь.

У него разрывалось сердце. Сейчас был день, но ничто здесь не изменилось. Как и раньше, здесь обитали соловьи. Мягкая трава хранила память о яростных и нежных объятиях, о невыразимом экстазе, хранила аромат любви.

Он заплакал, не стесняясь этого.

А вот и другое место, один вид которого заставил заныть его раны. Место, где он потерпел горькое поражение и жизнь ему спас лишь отважный Готье. Где Иоланту, которая уже стала плотью от плоти его, кровью от крови его, оторвали от него; там навсегда осталась кровоточащая рана, так что по ночам он почти ощущал, как сочится его кровь.

Когда он вновь сел в седло, лицо его было совершенно спокойным. Похожим на гранит. Столь же жестким. Столь же неподвижным. То, что у него сейчас на уме, ушло из жизни. Но прежде всего – Ио. Если после этого он умрет, его жизнь только добавит к ставке, уравновешивающей баланс, – он и жизнь станут квиты.

Пусть так и будет, решил он и повернул коня к наполовину отстроенному городу Рецци.

Пристанище он нашел на постоялом дворе, который держал горожанин, служивший когда-то у Исаака и Абрахама бен Иегуда. Руффио, хозяин постоялого двора, помнил Пьетро.

– Здесь все уверены, мессир Пьетро, что вы погибли, – сказал он. – Для вас не самая лучшая идея возвращаться сюда. Если мои господа Синискола узнают, что вы живы…

– То я умру, – сухо закончил за него Пьетро. – Но умрут и они.

– Вы один, – встревоженно продолжал Руффио, – а в схватке эти ваши оруженосцы не очень-то помогут вам. Я говорю вам, мессир Пьетро…