Сарацинский клинок

И что вся оставшаяся жизнь, полная этих воспоминаний, будет сплошным адом.

Поначалу все шло легко. Слишком легко. Это должно было насторожить его. Он понимал, что ему не следует направляться в Рецци. Нужно было пробираться на юг через пустынную местность между Хеллемарком и Рокка д'Аквилино и постараться раздобыть лошадь в одном из маленьких городков, расположенных за замком Рикардо. Рикардо Синискола, наверное, даст ему лошадь, ибо он испытывает к Пьетро не ненависть, а скорее благодарность за то, что Пьетро помог Иоланте спасти Рокка д'Аквилино от нападения Андреа.

Но там теперь была Элайн, жена Рикардо. Хозяйка Рокка д'Аквилино. И это она, с горечью припомнил Пьетро, направила Энцио по его следу.

Нет. Он будет плестись пешком по крайней мере еще миль тридцать, прежде чем рискнет купить лошадь. Деньги у него были. В кошельке, который Ио прислала ему, достаточно денег, чтобы купить целый табун лошадей. На эти деньги он может купить все что угодно – кроме счастья, кроме покоя.

Он находился в подлеске у большого леса, где обычно охотилась знать из Роккабланки, Хеллемарка и Рокка д'Аквилино, когда услышал трубные звуки охотничьих рогов. Лай собак. Они были близко, слишком близко. Он увидел их почти сразу же после того, как услышал.

Увидел Энцио, едущего впереди. А рядом с ним – Ио. С мертвыми глазами. В ее глазах были смерть и ад.

Пьетро бросился бежать прочь от тропы, по которой они ехали. Глаза его застилали слезы. Он бежал как безумный, не таясь, так что топот его ног громко отдавался среди деревьев.

Позади он слышал лай гончих псов. Он пропал и понимал, что пропал, – сама смерть преследовала его с лаем. Но он продолжал бежать, задыхаясь, ничего не видя, пока не вывалился из подлеска прямо в руки охотникам.

Когда он смог разглядеть хоть что-нибудь, он увидел, что они одеты в зеленые с золотом ливреи Рокка д'Аквилино. А во главе их, на серой в яблоках кобыле, сидела госпожа Элайн.

Он отвесил ей медленный, насмешливый поклон.

– Человек не может убежать от своей судьбы, так ведь? – сказал он. – Я не сомневаюсь, что господин Энцио щедро наградит вас за…

Она не ответила ему. Просто сидела и смотрела на него.

– Говорят, что молитвы умирающего имеют особую силу, – продолжал Пьетро, не пытаясь сопротивляться двум дюжим охотникам, которые держали его. – Я буду поминать вас в своих молитвах – конечно, если ваш кузен оставит мне язык, чтобы произносить молитвы.

Она все смотрела на него.

– Почему, – прошептала она, – почему вы будете молиться за меня, мессир Пьетро?

– Чтобы Господь и Богоматерь дали вам сердце, такое же прекрасное, как ваше лицо.

Лай собак раздавался совсем близко. Он слышал, как они заливались, взяв след.

– Ваша красота не знает себе равных, это дар Божий. Я думаю, что вы, госпожа Элайн, позорите этот дар – своей гордостью, жестокостью, ненавистью. В конце концов вы утратите ее – и эта утрата будет вызвана воспоминанием о том, что вы обрекли на пытки человека, который никогда не причинял вам вреда, только за то, что он совершил то, чего не мог не совершить – полюбил даму, самую прекрасную, какая когда-либо жила на свете… а теперь трубите в ваши рога и зовите его!

– Руджиеро, Родольфо! – вдруг сказала ясным голосом Элайн. – Отнесите его на склон, мимо которого мы только что проехали, и укройте ветками. И несите его так, чтобы его ноги не касались земли и не оставляли ни следов, ни запаха.

Пьетро уставился на нее, его темные глаза расширились от изумления.

– Пошли! – скомандовала она. – Торопитесь.

Пьетро вдруг подумал, что все-таки есть Бог на небесах, чьи пути неисповедимы, чей суд непредсказуем и чья милость порой оказывается совершенно безграничной.

Охотники подняли его на руки и понесли.

Ждать ему пришлось недолго. Минут через двадцать, когда они убрали ветки и листья с его распростертого ничком тела, она стояла рядом, наблюдая.

– Посади его сзади себя, Родольфо, – приказала она. – Будет лучше, если мы доберемся до дома как можно скорее.

С этими словами она поскакала, не дав ему сказать хоть слово благодарности.

В Рокка д'Аквилино времени оказалось больше.

Пьетро стоял перед ней, остро ощущая неприглядность своего вида – порванная и грязная одежда, двухмесячная борода. Помимо того, он вообще испытывал душевное смятение.

– Я благодарю вас, милостивая госпожа, – сказал он. – Однако, отдавая должное вашему милосердию, я должен задать вам вопрос – почему? Я несколько раз встречал вас, и вы никогда не соблаговолили обронить хоть одно вежливое слово, а теперь вы спасаете мне жизнь. Вы, не смущаясь, солгали Энцио, спрятали меня, привезли сюда… я… в смятении…

Она посмотрела на него, я в глазах ее была тревога.

– Я сказала бы вам, – произнесла она, – если бы сама знала. Назовите это порывом, назовите безумием. Я отдала вас в руки Энцио, но я запомнила его жестокость и раскаялась в своем поступке. Я во многом раскаиваюсь, мессир Пьетро, – в моей гордости, в моей собственной жестокости. Господь наказал меня на этой земле…

Пьетро ждал продолжения.