Саркофаг

Поднялся Блат, достал доски себе на гроб и вторично улёгся умирать. А на роже "блатской" ухмылочка слабенькая появилась, да такая, что не всякому видна. Положили Блата в гроб, хотели, было, крышку забить — а гвоздей-то нет! Члены "похоронной комиссии" меж собой переругалась, главного распорядителя похорон отстранили от должности, отдали под суд и поставили к стенке с приговором "сочувствующий Блату". Но от "карательных мер сочувствующих Блату" гвозди не появились. Опять подняли Блата и отправили искать гвозди. Нашёл Блат и гвозди, как он мог не найти их?

В третий раз улёгся Блат умирать, и теперь его ухмылку видел всякий, кто пришёл с ним проститься: во всю рожу была ухмылка! Откровенная!

Плюнули организаторы "похоронной команды" на затею с похоронами Блата, и остался могучий старичок жить и далее. И до сего времени в той "Богом любимой" и "Богалюбивой" стране Блат живёт без горя и печалей. Не думает о смерти.

На сегодня Блат крепко состарился, "отошёл от дел", и весь свой "жизненный опыт" передал родственнице с заграничным образованием по имени "Коррупция". Дочь Взятки, а Взятка родная сестра Блату. Младшая. Передача власти от Блата к Взятке проходила "по-родственному", медленно и незаметно, и "смену поколений" могли видеть только умные люди. По мере возрастания Коррупции, Блат медленно, но верно, стал сходить на "нет", и сегодня о Блате мало кто помнит. Не нужен сегодня Блат, вместо него сегодня царит его родственница Коррупция. Сильная, непобедимая и далеко ушедшая особа. На момент её совершеннолетия о Блате совсем забыли. Это и понятно: Блат совсем состарился и на днях собирается помереть. Простоват он в сравнении с Коррупцией, не годился Коррупции и в подмётки… Сознание слабости и ненужности в новых временах может убить Блат.

Лично я с Блатом никогда не был знаком. Нищету, вроде нашего семейства, он обходил стороной. Не замечал нас Блат.

Глава 5. Продолжение учёбы. Песни. Без песен — ни шагу!

Война продолжалась на западе, а нам в школе рассказывали о ней на востоке. Рассказы о войне состояли из описаний зверств оккупантов на захваченных территориях. Рядом со зверствами всегда присутствовал героизм советских людей, и только в семьдесят лет я понял простейшую истину: без зверств не бывает героизма. Нет неестественного человеческого жития — нет и героизма. Всякий героизм предусматривает преодоления чего-то ужасного, и чем выше ужас, через который мы перешагиваем — тем выше наш героизм. Из двух величин, героизма и зверства, одна бывает причиной, другая — следствием. К настоящему времени в основном все пришли к выводу, что героизм советских людей был следствием зверств захватчиков. Были и "трудовые подвиги", но они были чем-то менее ценным, чем военный героизм.

О зверствах захватчиков нам рассказывала учительница в паузах меду обучением письму, чтению и счёту. Как я воспринимал страшные рассказы учительницы? Какие могли быть чувства у наследника коллаборациониста? Никаких. Герои были сами по себе, а я — где-то в стороне на приличном расстоянии от "массового проявления героизма советскими людьми" Почему я не проникался ненавистью к врагам? У меня были основания их ненавидеть хотя бы только потому, что один из них не отстоял от огня нашу келью в памятную ночь конца июля сорок третьего года? Да, тот офицер, что не стал взрывать всего два дома и своей мягкотелостью позволил сгореть семидесяти монастырским кельям! Правда, они были старыми, но жить в них советские пролетарии могли бы очень долго. В некоторых, коих пощадил памятный пожар, живут и до сего время под разговоры об "улучшении жилья"

Одним словом, я был, хотя и необъяснимой, тайной, но уже глубоко испорченной "антисоветской сволочью" Тайной сволочью, худшей сволочью, такой сволочью, которой предъявить какие-либо явные обвинения было трудно по причине малости его лет. Но это длинно и непонятно, а проще обо мне уже тогда можно было сказать так: "Яблоко от яблони…" — и далее по тексту.