Сармат. Смерть поправший

Чердак освещала тусклая лампочка. При появлении человека, испуганно пискнув, шмыгнула под перекрытие крыса да с шумом взлетели со стропил голуби, но скоро они успокоились, лишь настороженно следили за человеком круглыми бусинками глаз. На одной из деревянных стропил у выхода на крышу Савелов увидел угловатые, неровные буквы, вырезанные когда-то финкой с красивой наборной ручкой другом его детства Женькой Горлатым, внуком знаменитого комиссара гражданской войны, и имевшие отношение непосредственно к нему, Савелову: «ВАДЬКА + МАРГОША = ЛЮБОВЬ».

С внезапно подступившим к горлу комом провел он по буквам ладонью, будто стирая пыль десятилетий, а услужливая память тут же вырвала из забвения: пронизанный весенним солнцем переулок, с ветхой церквушкой у перекрестка, и плывущую в облаке тополиного пуха длинноногую синеглазую девчонку — Риту из соседнего подъезда их строго номенклатурного дома.

Давно эмигрировал в Израиль запойный пьяница и неугомонный хохмач Женька Горлатый. Говорят, что, излечившись в Земле Обетованной от алкоголизма, он там отрекся даже от своей знаменитой комиссарской фамилии.

И было так угодно судьбе, что та длинноногая девчонка Рита пронеслась, то ли благодатным весенним ливнем, то ли опустошительным смерчем по жизни Савелова, чтобы оставить теперь ему лишь могильный холод отчаяния, неверия в себя и вообще ни во что на свете...

«Глаза-то у тебя, сынку, волчачьи, затравленные», — с горечью вспомнил он слова отца.

Вспомнил и усилием воли заставил себя разозлиться: «Обложили, сволочи, как волка, но попробуйте еще затравить его. Я не лох вам, ребята! Я через такое в Афгане прошел, чего вам в угарных пьяных снах не приснится...»

И вот уже скрипят под ногами Савелова ржавые ступеньки винтовой лестницы, намертво впившейся в глухой торец дома. И хорошо проглядывается отсюда кусок пустынной в этот ночной час улицы. Сумасшедший порывистый ветер обивает с деревьев мокрую листву и буквально до костей пронизывает Савелова.

«Я сделаю вас всех, сволочи! — крутится заезженной пластинкой в его мозгу. — Мне никак нельзя в ваши лапы! Я еще кресты, что висят на мне, не отмолил у Бога...»

Но вот и последняя ступенька метрах в трех от мокрой, заваленной листьями земли. Спрыгнув с нее, он сразу метнулся в тень и прислушался. Никаких посторонних звуков, только тоскливый вой ветра да громыхание жестяной кровли на крышах соседних домов.

Однако, пройдя вдоль темной гранитной стены до угла и выглянув на улицу, Савелову пришлось снова вжаться в стену — напротив, под аркой трехэтажного дома, маячили четыре мужских силуэта. Холодный осенний ветер донес их сиплые голоса:

— Ну, блин, ночка, как у цыгана дочка!

— Дернем по граммульке, авось согреемся?

— Из горла, без закуси?..

— В подъезде у мента стаканом и закусью разживемся.

— А если объект там нарисуется? Упустим, блин!

— Не бзди — пока мы тут топчемся, он, поди, в теплой постели девятый сон досматривает.

Судя по всему, топтуны сговорились. Через некоторое время, горбатясь от пронизывающего ветра и прикрываясь газетами от дождя, четверо неприметных мужичков перебежали улицу и скрылись под аркой номенклатурного дома. Когда стихли их шаги, Савелов оторвался от спасительной стены и метнулся в соседний двор. Из него проходными, исхоженными в детстве дворами он добрался до своей «Волги».

— Ищите теперь ветра в поле!.. — не обнаружив засады в кустах, довольно усмехнулся он.

Промозглый рассвет застал его «Волгу» далеко за Тулой. Когда вдали на подъеме показалась дорога, пересекающая основную трассу, Савелов свернул на обочину и достал из кармана аккуратно сложенную карту с грифом: «Совершенно секретно».

Так и есть — стратегическая бетонка, — убедился он, сверившись с картой. — Только бы в дожде не напороться лоб в лоб на какой-нибудь ракетовоз с солдатиком-первогодком за рулем.

На перекрестке Савелов уверенно свернул на указанную дорогу, которую днем с огнем не отыщешь на обычных картах, и выжал из своей «Волги» все, на что был способен ее двухсотсильный мерседесовский двигатель.

Он понимал, что его преследователи, опростоволосившись на московских улицах, будут пытаться, во что бы им ни стало, перехватить его в пути. Еще он знал, что сегодня спозаранку в квартиру отца вломится под благовидным предлогом «конторский» топтун в ментовской форме и, отрекомендовавшись, вероятнее всего, новым участковым, заглянет во все потаенные углы квартиры, и не обнаружив того, кого ищет, он устроит старику форменный допрос с угрозами и матюками. Впрочем, на матерщину академик Савелов может ответить такими трехэтажными форшлагами, что у «участкового» уши завянут. А потом они со злости начнут, если уже не начали, такой трезвон по всей стране, что телефонные аппараты и радиопередатчики задымятся...