Саша Чекалин

Когда Саша с лесником оставались вдвоем, а Тимофеев с Калашниковым уходили в сторону, обследуя местность, Березкин вынимал черный кожаный кисет. Присев на кочку, он тщательно собирал на широкой заскорузлой ладони серые табачные крошки, не спеша вздувал огонек и, глубоко затягиваясь крепким пахучим самосадом, задумчиво посматривал кругом.

— Садись, Санька, отдохни! — приглашал он. Саша устраивался на мягком, словно перина, мшистом стволе дерева и задумчиво следил, как в голубых просветах неба проплывают рваные клочки дымчатых облаков, как торопливо скользят по кустам орешника яркие солнечные лучи.

«Тук… Тук… Тук…» — доносился из еловой чащи дробный звук. Где-то неподалеку усердно трудился дятел. Саша знал, что если постучать по сухому дереву, то дятел немедленно заинтересуется, переберется сюда, недовольный, что в его владениях незаконно поселился новый жилец. Но вставать не хотелось.

Потом, собравшись вместе, они снова шли дальше. Лесник неутомимо вел их одному ему приметными тропами, по-прежнему зорко поглядывая по сторонам. К вечеру повернули назад.

Красноватое солнце уже склонялось к горизонту, сильнее пахло сыростью и гнилью. Длинные синеватые тени ложились на лесные прогалины.

— Неутомимый вы человек, — удивленно сказал Калашников, видя, как по-прежнему легко и бодро шагает лесник.

— Я привык, — откликнулся Березкин, улыбнувшись. Тимофеев шел молча. Поглядывая на Калашникова, он думал о том, как этот человек умеет скрывать свои личные переживания, всегда оставаясь бодрым, спокойным, уравновешенным. Вот он уверенно шагает за лесником с картой-трехверсткой в руках, и кажется, ничто не интересует, не волнует его, кроме того дела, за которым они пришли сюда, в непролазную лесную чащу. А ведь только на прошлой неделе Калашников получил извещение о гибели на фронте своего единственного сына.

Проводив своих спутников до линии железной дороги, Березкин с Каштаном отправились домой, а Тимофеев, Калашников и Саша пошли на ближайший полустанок, чтобы вызвать из города машину. Саша шел позади всех, размышляя, зачем же все-таки они ходили в лес.

«Ходили, ходили, а толк-то какой? — разочарованно думал он. — Ну, побывали в самых глухих местах. И почему все это секретно?»

И только одна фраза о войне 1812 года, которая как-то случайно вырвалась у Тимофеева, натолкнула Сашу на мысль, что ходили они и искали подходящие места для партизанских баз. Он даже остановился, пораженный своей догадкой.

«Вот оно что…»-думал теперь Саша, уже другими глазами глядя на своих спутников и вслушиваясь в их разговор. Стала понятна ему и вчерашняя беседа у Тимофеева.

Когда пришли на лесной полустанок, который находился недалеко от Песковатского, Саша попросил разрешения зайти в село.

— Иди… — сказал Тимофеев. — Завтра отдыхай. На операцию не поедем.

ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ

Солнце уже село. Первые звезды только нарождались, робко выглядывая из синевы. Неумолчный стрекот кузнечиков становился все более громким, и все заметнее и гуще толпилась мошкара в остывшем прозрачном воздухе.

Саша медленно шел по обочине дороги. Горели натруженные ноги, нужно было бы разуться, пойти босиком, но впереди на пригорке уже показались соломенные крыши Курьянова. До Песковатского оставалось немного.

Потянулся огороженный жердями, вытоптанный скотиной прогон. И сразу же от села ветерок потянул самоварным дымком, стал доноситься дробный звук отбиваемых кос, голоса людей — тонкие ребячьи и протяжный женский: «Прусенька!.. Прусенька!..» Скрип ворот… Саша теперь бодро шагал, поглядывая по сторонам: не встретится ли кто из ребят?

Только что пригнали скотину. По улице бродили, лениво заглядывая во все закоулки, не нагулявшиеся за день телята. За ними бегали с хворостинками ребятишки, загоняя их по домам. Мимо, тяжело покачиваясь, проехали, как два запоздавших богатыря, огромные возы с сеном. Сразу запахло сушеным клевером и зверобоем.

«Давно я не косил», — с сожалением подумал Саша.

Дом деда стоял посредине села, на большаке. Кудрявая приземистая ветла прикрывала пологую железную крышу. Из трубы тонкой струйкой вился сероватый дымок. Наверное, бабушка разогревала ужин или ставила самовар. Навстречу Саше выкатился большой черно-желтый пес. Он бросился Саше на грудь, лизнул его в лицо.

— Ну, хватит, Тенор. — Саша недовольно отстранился, но все же ласково потрепал собаку.

Дедушка сидел на крылечке и обстругивал ножом самодельное топорище.

— Неужели на охоте был? — спросил он, заметив у Саши за плечами ружье.

Несмотря на свои семьдесят лет, дед выглядел сильным и крепким. Только спина заметно горбилась и слезились глаза. Услышав разговор, на крыльцо вышла бабушка. По-прежнему круглолицая, полная, она держалась бодро, прямо. Была она моложе деда лет на восемь.

— Охотничек ты мой! Покоя тебе нету… — ласково заговорила бабушка.

Саша разулся, вымыл в сенях ноги и, усевшись у печки, задремал. Дедушка принес на тарелке желтый, с черневшими сотами кусок меду. Бабушка поставила на стол глиняную чашку с вареной картошкой, полив ее льняным маслом, принесла огурцов, натерла хрену.