Сашка

Тронув струны гитары, после проигрыша я запел:

По плачущей земле, не чуя сапогов,
Наш обескровленный отряд уходит от врагов,
Питаясь на ходу щавелевым листом,
Ночуя в буераке под калиновым кустом.

Нам отдохнуть нельзя – бегом, бегом, бегом,
А наши якобы друзья засели за бугром
И смотрят, как нас бьют, не отрывая глаз.
И только длинные дороги полностью за нас!

Вытри слёзы, отдохни немного, я – русская дорога.
Отходи, а я тебя прикрою, грязью да водою.
Но по уши в грязи, в воде до самых глаз,
Через какой-то срок враги опять нагнали нас
И бьют ещё сильней, вот-вот и порешат,
Но лютые морозы к нам на выручку спешат…[2]

Закончив петь, я встал и вышел из студии. Молча прошёл мимо так же молчавших людей, которые провожали меня взглядами, и вышел на улицу. Меня никто не остановил. Уже совсем стемнело. На ходу убирая гитару в футляр, я дошёл до остановки и посмотрел, как люди отходят от рупора, что висел на столбе.

– Неужели по-городскому вещание дали? – удивился я. – Да не, не может быть.

Тряхнув головой, я дождался трамвая, он был переполнен, и на задней площадке поехал домой. Добрался нормально. У дома никого не было. Зайдя в огород, никого не обнаружил, хотя было видно, что новоселье отметили хорошо. Взяв со стола кусок жаренной с чесноком заячьей ноги, я прошёл в квартиру мамы. Все были на кухне, сидели и молчали. Слёзы на глазах и горе.

– Вы что, всё слышали? – упавшим голосом спросил я.

– Ты о своих песнях? – рассеянно спросила мама, поднимая заплаканное лицо. – Нет, всё хорошо было, всем понравилось.

– Это всё, что вы слышали?

Та кивнула под мой облегчённый вздох и показала небольшой треугольник со штампом полевой почты. Таня тут же стала её утешать.

– Соседка Тани прибежала, когда мы твои песни слушали, письмо принесла. Пропал без вести наш папка, пропал…