Сашка Вагнер. Вера. Отвага. Честь

Здесь часто находили свой приют вышедшие после поселения «сидельцы», которым, однако, в больших городах были не рады, вплоть до предписания селиться на сто первом километре от столиц и областных центров. Кто-то из них успевал обзавестись семьёй, прежде чем волей рока вернуться обратно на нары. Живущие в заводских домах были немногим лучше, да и сама жизнь левобережников от жития-бытия зэка отличалась только отсутствием решёток и относительно свободным передвижением. Моя семья считалась, можно сказать, благополучной: отец был мастером цеха одного из заводов, где и погиб во время аварии, обварившись паром из лопнувшей трубы. Мать одна поднимала троих детей, и я с самого раннего детства был вовлечён в этот процесс, причём по доброй воле — маму я любил, жалел и, как мог, помогал. Как только появлялась возможность где-то «подкалымить», я сразу же впрягался в дело, чтобы принести домой пятёрку или десятку, да хоть бы и трёшник — всё одно облегчение для семейного бюджета.

Когда «калыма» не выпадало, я проводил свободное время во дворе. Двор был большим, здесь имелось и свободное пространство, на котором можно было погонять в футбол или постучать в «квадрат», и укромные уголки, на одном из которых у турников, когда-то выстроенных кем-то из жильцов, собиралась ватага мальчишек, медленно, но верно превращавшихся в дворовую шпану. Меня во дворе уважали — говорят, у меня с детства были лидерские способности и какое-то обострённое чувство справедливости. В любом случае я не давал третировать младших, а споры и конфликты, то и дело вспыхивавшие на ровном месте, всегда решал по возможности справедливо.

А для того чтобы «выпустить пар», существовали драки. Сначала между собой — не такие жестокие, скорее для практики. Порой приходили ребята постарше, чтобы, как они говорили, «поучить» пацанов. Часто бывал у нас в гостях мужичонка неопределённого возраста, которого звали Захаром. Намного позже я узнал, что Захар — не имя, а сокращение от фамилии Захаров. Иван Захаров был «расписным», за плечами четыре ходки, первая — ещё при Сталине на малолетку. Захар учил пацанву, как драться, — удары, блоки, захваты, как тогда говорили, «приёмы». Ещё он научил делать «заточки», рассказывал, как бить бутылку, чтобы получилась «розочка», ну и по жизни советы давал — многое потом, увы, пригодилось. Захар обычно сидел на корточках, запрыгнув на разломанную лавочку, которую никто, кроме него, не использовал ввиду хлипкости конструкции, пил остро пахнувшую гнилыми фруктами плодово-ягодную бормотуху или молдавский «Стрэлучитор» со вкусом последствий ядерной войны, курил папиросы — иногда «Беломор», но чаще какую-то более дешёвую дрянь — и смотрел. Как тренер на тренировке. Вопреки заезженным штампам про зэков, у него во взгляде не было ничего «волчьего», наоборот, сквозила какая-то мягкая теплота. Потом уже я узнал, что семья Захара, которой он обзавёлся во времена хрущёвской «оттепели» между первой и второй отсидкой, решив «встать на путь исправления», погибла во время пожара в рабочем бараке — жена и маленький сын. Наверно, все мы были для старого сидельца в какой-то мере его детьми…

Когда прибавилось и сил, и нахальства, начались вылазки. Двор на двор, но тоже быстро надоело, свои как-никак. И тогда пришла идея поинтереснее — сесть на трамвай и отправиться на правый берег. Почему на правый? Потому что жили там богаче, по крайней мере, мне и моим друзьям так казалось. Не было у «правобережников» того въевшегося чувства безнадёги, какое царило на левом берегу. Дома там — сплошь брежневки да хорошие сталинки, и люди жили более успешные: рабочие-разрядники, ИТР, какая-никакая интеллигенция, партийные с комсомольцами.

Вот и садились мы все оравой на трамвай, чтобы высыпать в районе ДК или дискотеки, реже — кинотеатра. Вели себя показательно-борзо, но сами в драку не лезли — провоцировали. Провокации удавались часто: пять-десять минут, и кто-то уже сцепился. Залихватский свист и громкое «наших бьют» оповещало «своих» о начале веселья. И тут уже в ход шли и самопальные кастеты-отливки, и перемотанные синей, реже чёрной изолентой велосипедные цепи, и самодельные дубинки — короткие, чтобы спрятать, а не сбрасывать по тревоге. Домой возвращались в синяках, ссадинах, с текущей из разбитых носов юшкой и наливающимися синим фонарями, но довольные, поскольку поле боя всегда оставалось за «левобережниками».