Сатана в предместье. Кошмары знаменитостей

– Ты думаешь, – спрашивала она его, колеблясь, – что без веры возможно добро? В прежней жизни мне было не за что себя винить. Никто никогда не слышал от меня дурного слова. Я не пробовала спиртного. Не загрязняла свои легкие табачным дымом. Спала исключительно головой в сторону магнитного полюса. Никогда не ложилась спать слишком поздно и не вставала позже положенного времени. Мои друзья были так же преданы долгу. Удастся ли мне продолжать такую жизнь, уже не чувствуя, что каждый мой вдох служит поклонению Земле, Великому Магниту?

– Увы, меня грызут те же сомнения, – сознался он. – Мне страшно, что по утрам я буду довольствоваться меньшим числом наклонов до пола, чем девяносто девять, а то и даже теплой ванной! У меня уже нет уверенности, что алкоголь и табак – дорога в ад. Что с нами будет при таких сомнениях? Не двинемся ли мы по пути наслаждений прямиком к моральному разложению и физическому краху? Что убережет нас и наших бывших единоверцев от превращения в пьяниц, дебоширов и развратников? Что мы скажем нашим отцам в ответ на их довод, что такая вера, как у них, пусть даже ложная, необходима для сохранения человечества? Пока что я не знаю, как им отвечать. Остается надеяться, что отцовский гнев вдохновит нас и подскажет ответ.

– Я тоже на это надеюсь, – подхватила она, – но, честно говоря, побаиваюсь, что даже приверженность догме не спасала нас обоих от греха. Ты со своими поэтами и я со своим пианино – оба мы повинны в мошенничестве. Если даже в прошлом мы грешили, то что учиним теперь?!

Подавленные и унылые, они молча вернулись в дом Вагторнов как раз к чаю.

В понедельник утром оба предстали перед своими отцами, готовые к объяснениям и примирению. Захария нашел отца на работе, в центре суматохи. На его столе росла гора уведомлений об отставке. Едкие статьи в газетах, прежде считавшихся дружественными, предвещали скорый крах. Посвятив воскресенье раздумьям, большинство из тех, кто в субботу дрался за свои секты, решилось от них отречься. В субботу вечером одна половина толпы была на стороне Томкинса, другая – на стороне Мерроу. Сейчас, в утреннее время, когда людям не свойственно толпиться, проходившие мимо обеих штаб-квартир враждебно хмурились, и лишь усиленные наряды полиции служили заслоном от гнева тех, кто считал себя обманутым.

Сохранивший веру Томкинс недоумевал, зачем Провидению понадобилось все происшедшее. Увидев Захарию, он испытал прилив надежды.

– Ах, сынок, – начал он, – что только не выпадает на долю добродетельных людей! Уверен, что ты, которого я с раннего детства учил истинной вере, ты, чья незапятнанная жизнь и непреклонная вера были величайшими отрадами моего нелегкого существования, не оставишь меня одного в этот трудный час. Я уже немолод, и снова возвести с самого фундамента великую церковь, вплотную подошедшую к триумфу, будет превыше моих иссякающих сил. Но ты, полный юных сил и горячности, рождаемой неведением сомнений и неуверенности, сможешь, ничуть не сомневаюсь, отстроить рухнувшее здание в еще большей чистоте, великолепии и сиянии, чем то, что лежит в руинах с субботы.

Захария был растроган до глубины души, глаза его увлажнились. Как ему хотелось обрадовать отца тем ответом, которого тот жаждал! Но это было невозможно. Его останавливало нечто большее, чем сомнения в физиологической пользе молибдена. Подчинение отцу делало невозможными мысли о Лии. Отец ни за что не согласился бы на союз сына с одной из «Северных магнитов». Захария понял, что должен ответить отцу, преодолев страх причинить ему боль.

– Отец, – сказал он, – как мне ни тяжело тебя огорчать, я не могу исполнить твою волю. Я утратил веру. Нас убеждают, что молибден лечит грудные болезни, но ведь у меня, как ты знаешь или по крайней мере подозреваешь, туберкулез легких. Молибден якобы укрепляет мышцы, но любой ни во что не верящий хулиган из трущоб запросто положит меня на лопатки. Ладно, эти вещи еще можно попробовать объяснить. Но главная трудность в том, что я полюбил Лию Мерроу…

– Лию Мерроу… – шепотом повторил за ним отец.

– Да, Лию Мерроу. Она согласилась стать моей женой. Она, как и я, больше не верит в то, во что была приучена верить. Подобно мне, она полна решимости принять болезненные факты, которые поколеблют беззаботный мир веры. Отныне твой труд и труд господина Мерроу не служат для нас вдохновением. Мы хотим жить независимо от догмы, свободно принимать реальность, открыть душу всем ветрам, а не кутаться в вату теплой, удобной системы взглядов!