Сатанинские стихи

В этих снах тебя выталкивают на сцену, когда для тебя там нет дела, ты не знаешь, что говорить, не выучил ни строки, но полный зал народа глазеет, глазеет, — вот какое чувство. Или как в правдивой истории о белой актрисе, играющей чёрную женщину в Шекспире. Она вышла на сцену и лишь тогда осознала, что на ней до сих пор очки, упс, да ещё она забыла вычернить руки и потому не может снять свои стекляшки, двойной упс: на это похоже тоже. Махунд идёт ко мне за откровением, просить меня выбрать между монотеистической и генотеистической[337] альтернативами, но я — всего лишь какой-то идиотский актёр с бхенхудскими[*] кошмарами, яар, какого хера мне знать, что тебе ответить, на помощь. На помощь.

*

Чтобы добраться до Конусной горы из Джахильи, надо пройти сквозь тёмные ущелья, где песок — не белый, чистый песок, процеженный в древности телами морских огурцов [338], но чёрный и мрачный, пьющий солнечный свет. Конни нависает над тобою, словно фантастическая бестия. Ты ползёшь по её хребтине. Оставив позади последние деревья, белоцветочные с толстыми млечными листьями, ты взбираешься средь валунов, которые становятся тем крупнее, чем выше ты поднимаешься, покуда не уподобятся огромным стенам и не закрывают солнце. Ящерицы синие, словно тени. Теперь ты на вершине, Джахилья позади тебя, безвидная пустыня впереди. Ты спускаешься в сторону пустыни и примерно через пятьсот футов достигаешь пещеры, достаточно высокой, чтобы стоять в полный рост; пол её покрыт удивительным песком-альбиносом. Пока ты поднимаешься, ты слышишь диких голубей, воркующих твоё имя, и даже камни приветствуют тебя на твоём языке, восклицая Махунд, Махунд. Когда ты достигаешь пещеры, ты утомлён, ты ложишься, ты засыпаешь.

*

Но, отдохнув, он погружается в сон другого вида: своего рода не-сон, состояние, которое он называет вниманием, — и он чувствует щемящую боль в кишках, будто что-то хочет родиться из него; и теперь Джабраил, парящий-в-небе-глядящий-вниз, чувствует замешательство: кто я, в этот миг ему начинает казаться, что архангел на самом деле внутри Пророка, я — боль в кишках, я — ангел, вытесняемый из пупка спящего, я появляюсь, Джабраил Фаришта, пока моё второе Я, Махунд, лежит внимающим, очарованным, я связан с ним — пупок в пупок — сияющей нитью света, не в силах сказать, кому из нас снится другой [339]. Мы перетекаем в обе стороны по пуповине.

Сегодня, кроме подавляющей активности Махунда, Джабраил чувствует его отчаяние: его сомнения. Как и то, что тот находится в большой нужде; но Джабраил так и не знает своей роли… Он внимает внимающему-который-также-вопрошающий. Махунд вопрошает: Им были явлены чудеса, но они не уверовали. Они видели, как ты приходишь ко мне на глазах всего города и открываешь мою грудь [340]; они видели, как ты омыл моё сердце в водах Земзема и вернул его в моё тело. Многие из них видели это, но всё равно они поклоняются камням. А когда ты явился ночью и перенёс меня к Иерусалиму, и я парил над святым градом, разве я, вернувшись, не описал всё в точности, как было, в точности до последней детали? Так, чтобы не оставалось сомнений в чуде; и всё же они пошли к Лат. Разве я не сделал уже всё возможное, чтобы облегчить им долю? Когда ты принёс меня прямо к Престолу и Аллах возложил на верных великое бремя сорока молитв в день. На обратном пути я встретил Моисея [341], и он сказал: бремя слишком велико, возвращайся и проси меньшего. Четыре раза возвращался я, четыре раза говорил мне Моисей: ещё слишком много, иди обратно. Но на четвёртый раз Аллах уменьшил повинность до пяти молитв, и я отказался возвращаться [342]. Я стыдился просить ещё. В своей щедрости он просит пять вместо сорока, и всё равно они любят Манат, они хотят Уззу. Что я могу поделать? Что мне сказать им?