Сатанинские стихи

Но она пожала плечами и ушла, и это было тогда, аккурат на пике его ярости, когда земные границы рухнули; он слышал грохот прорвавшейся плотины, и пока духи мира грёз наводняли сквозь эту прореху вселенную повседневности, Джабраил Фаришта видел Бога.

Для блейковского Исаии Бог был просто имманентностью, бестелесым негодованием^{924}; но Джибриилово видение Высшей Сущности вовсе не было абстракцией. Он видел мужчину, сидящего на постели, того же возраста, что и он сам, среднего роста, довольно тяжёлого телосложения, с серебрящейся бородкой, подстриженной вдоль нижней челюсти. Что поразило его более всего, так это тот факт, что у видения наметилась плешь; её обладатель, казалось, страдал от перхоти и носил очки^{925}. Вовсе не таким ожидал увидеть он Всемогущего.

— Кто вы? — спросил он с искренним интересом (не проявляя больше ровным счётом никакого интереса к Аллилуйе Конус, которая вернулась и теперь, заметив, что он принялся разговаривать с самим собой, наблюдала за ним с выражением истинной паники).

— Упарвала, — ответило видение. — Товарищ Сверху.

— Откуда мне знать, что вы не Другой, — хитро спросил Джабраил, — Ничайвала, Парень Снизу?

Смелый вопрос, заслуживший раздражённый ответ. Это Божество могло напоминать близорукого писца, но Оно, несомненно, было в состоянии мобилизовать традиционный аппарат божественного гнева. Облака сгустились за окном; ветер и гром сотрясали комнату. Деревья падали на Полях.

— Мы теряем терпение с тобой, Джабраил Фаришта. Ты сомневался насчёт Нас уже слишком долго. — Джабраил склонил голову, разрывающуюся от ярости Божией. — Мы не обязаны объяснять тебе Нашу природу, — продолжилась взбучка. — Будем ли Мы многообразным, множественным, являющим союз-и-гибридизацию таких противоположностей, как Упар и Ничай, или же Мы будем чисты, абсолютны, предельны, решать не здесь. — Растрёпанная постель, на которую Он водрузил Свою задницу (которая, заметил теперь Джабраил, слабо пылала, как и остальные части тела Существа), заслужила весьма неодобрительного взора Посетителя. — Точка, хватит тянуть резину. Ты хотел явных признаков Нашего существования? Мы послали Откровение, заполняющее твои сны: в котором была разъяснена не только Наша, но и твоя природа. Но ты сопротивлялся этому, боролся против самого сна, в котором Мы пробуждали тебя. Твоя боязнь истины, в конце концов, вынудила Нас явиться Собственной Персоной, несмотря на некоторые личные неудобства, в обиталище этой женщины, в лучший ночной час. Теперь настало время обрести форму. Мы спустили тебя с небес, чтобы ты мог лаяться и плеваться с какой-то (без сомнения, замечательной) плоскостопой блондинкой? Есть работа, которая должна быть сделана.

— Я готов, — подобострастно ответил Джабраил. — Я всё равно собирался уходить.

— Посмотри, — сказала Алли Конус, — Джабраил, чёрт возьми, забудь о своей борьбе. Послушай: я люблю тебя.

Теперь в квартире остались только они вдвоём.

— Я должен идти, — спокойно произнёс Джабраил.

Она повисла у него на руке.

— Правда, я не думаю, что с тобой на самом деле всё в порядке.

Он был непреклонен.

— Велев мне уходить, ты потеряла право распоряжаться моим здоровьем.

Он начинал свой исход. Аллилуйя, попытавшаяся последовать за ним, была поражена столь острой болью в обеих ногах, что, не имея иного выбора, с рыданием повалилась на пол: словно актриса в масала-фильме[156]; или Рекха Мерчант в тот день, когда Джабраил уходил от неё в последний раз. Словно, в конце концов, героиня рассказа, принадлежащей которому она никогда не могла себя вообразить.

*

Метеорологическая буря, порождённая гневом Бога на своего слугу, сменилась ясной, ароматной ночью, возглавляемой густой кремовой луной. Только упавшие деревья остались немым свидетельством могущества ныне-отбывшей Сущности. Джабраил, надвинув шляпу на голову, плотно затянув денежный пояс вокруг талии, глубоко укутавшись в габардин — и ощущая там, под правой рукой, упругость книги в мягкой обложке, — тихо благодарил судьбу за свой исход. Убеждённый ныне в своём архангельском статусе, он изгнал теперь из своих мыслей все раскаяния времени своих сомнений, заменив их новым решением: привести эту безбожную столицу, этих нынешних «Адитов и Самудян»^{926}, назад к познанию Бога, к ливню благословенных Провозглашений, священных Слов. Он почувствовал, как его прежняя самость каплями стекает с него, и простился с нею пожатием плеч, но пока что решил сохранять свои человеческие масштабы. Ещё не время было расти, заполняя небо от горизонта до горизонта — хотя, конечно, оно тоже должно было вскорости наступить.