Сатанинские стихи

Его нос, истекающий кровью, начал болезненно пульсировать. Он никогда не умел переносить боль.

— Вечный плакса, — смеялась Рекха ему в лицо, — Шайтан понял больше:

Ну кто же собственным страданьям рад?
Кому застенок люб? Кто б не бежал
Из Преисподней, ввергнутый в огонь,
Когда б возмог возвратный путь найти?
Ты на побег отважился бы сам,
Как можно дальше от Гееннских мук,
В места, где есть надежда заменить
Терзанья — безмятежностью, а скорбь —
Отрадой…^{937}

Он не смог бы выразить это лучше. Человек, оказавшийся в аду, сотворит что угодно: насилие, вымогательство, убийство, felo de se[160], — всё, что потребуется от него, чтобы выйти… Он промокнул кровь носовым платком, когда Рекха, всё ещё летящая на ковре, предвосхитив его восхождение (нисхождение?) в царство метафизических спекуляций, предприняла попытку вернуться на более твёрдую почву.

— Ты должен был увлечься мною, — предположила она. — Ты мог полюбить меня, крепко и искренне. Я знала, как любить. Не каждый способен вместить это; я могу — то есть, могла. Не так, как эта самовлюблённая блондинистая бомба, тайно собирающаяся завести ребёнка и даже не сообщившая тебе об этом. И не так, как твой Бог; всё совсем не так, как в прежние времена, когда такие Личности проявляли надлежащее участие.

С этим можно было поспорить на нескольких основаниях.

— Ты была в браке, от начала до конца, — ответил Джабраил. — Шарикоподшипниковом. Я был твоим гарниром. Я, так долго ждавший, чтобы Он явил мне Себя, не стану постфактум злословить о Нём теперь, после Его самоличного появления. Наконец, к чему весь этот детский лепет? Ты перейдёшь любые пределы, если тебе будет угодно.

— Ты не знаешь, каков ад, — парировала она, скинув маску невозмутимости. — Но, мерзавец, ты, несомненно, узнаешь это. Если бы ты сказал хоть слово, я бы вышвырнула этого шарикоподшипникового зануду в два счёта, но ты помалкивал в трубочку. Теперь я увижу тебя там: в Отеле Ничайвалы.

— Ты никогда бы не оставила своих детей, — настаивал он. — Бедняжки, ты даже бросила их первыми вниз, когда прыгала.

Это вывело её из себя.

— Как ты можешь! Не смей! Мистер, я зажарю тебя, как гуся! Я сварю твоё сердце и съём его с тостом! — А что до твоей принцессы Белоснежки, так она считает, что ребёнок принадлежит только матери, потому что мужики приходят и мужики уходят, а она остаётся навеки, не так ли? Ты — только семя, уж прости меня, а она — сад. Кого интересует позволение семени быть пророщенным? Да что ты знаешь, злосчастный глупый бомбейский мальчишка, нахватавшийся современных идей!

— А ты, — настоятельно вернулся он к прерванной теме. — Ты, например, спрашивала позволения Паппиджи^{938} перед тем, как сбросить его деточек с крыши?

Она исчезла в ярости и жёлтом дыму, со взрывом, потрясшим его и сбросившим с его головы шляпу (та упала перевёрнутой на тротуар ему под ноги). Взрыв спустил с привязи также обонятельный эффект столь тошнотворной силы, что на Джабраила накатили спазмы и позывы к рвоте. Пусто: ибо желудок его, уже много дней не принимавший никакой пищи, был лишён всякой еды и жидкости. Ах, бессмертие, думал он: ах, благородное избавление от тирании тела. Он заметил двух индивидуумов, с любопытством наблюдавших за ним: первый — броско одетый юнец в коже и заклёпках, с радужным ирокезом^{939} и нарисованной на лице молнией, зигзагом спускающейся к носу; вторая — добродушная женщина средних лет в косынке. Что же, прекрасно: время пришло.

— Покайтесь, — возопил он неистово. — Ибо я — архангел Господень.

— Бедный сукин сын, — сказал Ирокез и кинул монету в упавшую шляпу Фаришты.

Он прошёл мимо; добродушная, сияющая леди, однако, конфиденциально склонилась к Джабраилу и протянула ему листовку.

— Это вас заинтересует.

Он быстро опознал в этом расистский текст, требующий «репатриации» чёрного населения страны. Она предлагает его белому ангелу, подумал Джабраил. Он с удивлением понял, что и ангелы не свободны от таких категорий.

— Взгляните на это с такой стороны, — продолжала женщина, прерывая тишину его замешательства — и демонстрируя вскользь, предельно ясной формулировкой, громогласным провозглашением, что она считала его не первосортным левантийским^{940} ангелом, а, быть может, греческим или киприотским, нуждающимся в её прекрасно-огорчённых-комментариях. — Если они придут и заполонят всё, куда бы вы ни сунулись, что ж! Вам же не хочется этого.

*