Сатанинское зелье (сборник)

— Ты чего это?! Серега-а?! Серенька?! Ты куды побег-то?! Ведь это ж я, Курым! Стой! Стой, твою мать! Ну че ты, в натуре! Да ты разуй гляделки-то, это ж я, твой кореш забубенный! Не-е, седни зеленых не было, точняк не было! Вот вчера — видал! Как тебя… Один такой, зеленый-зеленый, уселся, гад, напротив меня, ухватил двумя щупальцами за нос — и как даст по лбу! Я ему говорю, не шали, не имеешь правов! А он на стену полез и прям сквозь щель в другую клеть перетек! Вот это пришелец, это я понимаю! Чего? Да принес малость. На вот, держи! Щас, брат, самогонкою-то не разживешься, щас бормотени цельные фургоны стоят, тока мне уж сдавать не хрена, я теперича из жены-заразы цежу помаленьку! На два бутыля нацедил! А бормотень у них знатная! Ну, давай! Хор-роща-а! Душу греит! Ну как, прочухался? Серенька, родимый! Да кто ж тебе выпустит-то?! у тебя ж визы-то нету?! Нету! Ладно, не боись! Я тебя в подполе держать стану! На наш век бормотени хвати!… а там хоть ты сухой закон объявляй! Я те чего скажу-то, Кузьмич наш, зоотэхник-то, и впрямь пришельцем оказался! Точно! Нет, не вру, вот те крест на пузе! Чего ж его, зазря, что ль, в пробирке-то заспиртовали, а?! Какой-какой?! Большой и круглой, вот какой! Ишь оборотень! Ишь гад! Ну, ладно, давай-ка еще тяпнем! За упокой души этого прихвостня межпланетного авантюризма! Эх, Кузьмич, не поминай нас лихом! Жаль Семы облезлого нету, он бы враз все растолковал. Да ты не плачь, Серенька, у меня подпол знатный, вовек не найдут. А потом я тебе бумагу справлю.

Опа!

Движимая привязанностью, прилепляется душа и познает страдание.

Махабхарата

…кто может сказать, что выследил глубину этих погибших сердец и прочел в них сокровенное от всего света.

Ф.М. Достоевский

На плечо легла чья-то рука, уверенно и тяжело. Сергей скосил глаз — не рука, а лопата: широкая, натруженная, темная. Он обернулся. Незнакомый мужчина стоял рядом, был печален

— Обознались! — сказал Сергей отвернувшись.

Рука снова вцепилась в плечо.

ПРОШУ ПРОЩЕНИЯ, НЕ ХВАТАЕТ СТРАНИЦЫ

— Опа, опа, жареные раки,

приходите в гости к нам,

мы живем в бараке…

Лихо, с каким-то еле уловимым блатным акцентом. И всегда рядом шли другие ребята, подхватывая припев, разноголосо, но весело. Озирались прохожие — кто с улыбкой, кто хмурясь. Он на них внимания не обращал, шел посреди улицы, рассекая ее, будто волнорезом. Жил он вовсе не в бараке, а в соседнем подъезде Сергеева дома. Правда, в коммуналке, может, и сходной чем-то с бараком. На их семью приходилась комната метров в двадцать пять. А сама семья была совсем не современная: мать с отчимом, дряхлая, неприметная в своем уголке бабушка, он, старший, сестра на пять лет моложе, да братишка уже от отчима, совсем пацаненок. Тесновато дома было, но он там и не бывал почти. Во дворе его знали за отличного малого. Старики, и те, вразумляли чад — вот с кого, дескать, пример-то брать, а вы? Мать Сергея тоже корила сына, приговаривала частенько: "Вон, Славик, что за чудо-парень — где бы ни встретил, всегда сумку возьмет, до самого подъезда поможет донести, вежливый, аккуратный, с малышами своими нянчится, гуляет…" и так до бесконечности: Славик выходил ангелом, а Сергей каким-то обременительным и невоспитанным до предела исчадием ада.

Они знали друг друга чуть не с пеленок, уж с пяти лет это точно. Вместе плавали весной в большом ржавом корыте по огромной луже, которая разливалась во дворе за детской площадкой, вместе катались с ледяных горок зимой… Потом подросли, учились в одной школе. Как-то раз один из местных блатарей, лет на восемь старше, только вернувшийся после очередной отсидки и болтавшийся во дворе без дела, увидал Славку, потрепал по кудлатой головушке: "Ну, молодежь, растете как грибы-мухоморы, еще вчера тока у меня под коленкой проползал, а сейчас — столб! И в кого это только такой кудрявый барашек, а? Отец лысый был, мать — в ниточку, а сынок, прям, бяша, бя-я-яашенька!" Он прихлопнул Славку по загривку, расхохотался, посверкивая фиксой. Но тому, видно, понравилось, что не обделен вниманием таких заметных во дворе личностей. Ребятам он так и сказал; "Кликуха, что надо! Так и будем зваться теперича, ясно?! — проблеял дурашливо; закатывая глаза. — Бя-я-яашя-а, бя-я-аяшенька". Возражений не было — Бяша, так Бяша. После восьмого Славка подался в ремеслуху. Тоща еще только входило в моду новое название, ПТУ, но пэтэушниками ребят, учившихся там, никто пока не называл — привычнее было ремесленники, ремеслуха. Славка говорил, не таясь, что надо побыстрей специальность получить да семье помогать. Институтами себя не тешил, смотрел на вещи трезво. А ведь толковый был на редкость, многим бы сокурсникам Сергея фору дал… да что там вспоминать. Во дворе Славка — заводила, дуща общества, на скверике, где междворовые парни время коротали, тоже не последний, и не только из-за гитары.