Сатанисты ХХ века

- Я предлагал купить виллу, - улыбаясь, докончил лорд Дженнер, - но об этом и слышать не хочет главная наследница. Таким образом, нам с женой, не нынче-завтра, придется переселяться в гостиницу… Приятная перспектива, нечего сказать…

Совершенно естественным ответом на это сообщение оказалось приглашение поселиться в доме маркиза Бессон-де-Риб, где “места было вполне достаточно”.

К услугам лорда Дженнера предоставлен был совершенно отдельный корпус, который так недавно ещё занимала маркиза Маргарита.

Глубоко растроганный любезностью своего тестя, Лео обещал немедленно переговорить со своей женой и дать ответ на другой же день.

Действительно, он в тот же вечер сообщил Гермине о “неожиданной” необходимости уезжать из виллы “Лилит” вместе с приглашением маркиза Бессон-де-Риб. Молодая женщина сначала обрадовалась возможности совместной жизни с любимыми подругами, но вслед за тем её хорошенькое личико приняло серьёзное выражение.

- Ах, Боже мой, Лео, - слегка колеблясь, заметила она. - А как же наш маленький “принц”? Ведь сам маркиз, как и все его домашние, такие набожные люди. Аббат Лемерсье еженедельно обедает у Лилианы… да и вообще… даже прислуга там постоянно ходит в церковь.

Лео презрительно сжал губы.

- Всё это не беда. Пусть себе забавляются… Что же касается нашего маленького Ральфа, то мне кажется, ты бы могла как-нибудь дипломатично переговорить с молодыми дамами о специальных условиях, обязательных при воспитании моего мальчика… Мужчины в этом случае для нас неопасны. Они проповедничеством не занимаются. Оба маркиза - люди рассудительные и благовоспитанные. Поэтому они и не станут вмешиваться не в своё дело, мешая мне воспитывать моего мальчика так, как я хочу и обязан. Что же касается аббата Лемерсье, то никто не заставляет нас показывать ему нашего “принца”… Так что, если ты предупредишь Лилиану и Матильду, то мне кажется, мы можем спокойно принять приглашение.

Со времени переселения в дом Бессон-де-Риб прошло уже около недели, во время которой совместная жизнь постепенно устроилась так, как казалось удобней всем вообще, и каждому в частности.

Гермина была очень счастлива в новой “семейной” жизни, являющейся такой отрадной противоположностью бездомной юности бродячей немецкой актрисы.

В свою очередь, оба маркиза и особенно молодые дамы были очень ради присутствию Гермины, заразительная весёлость которой отвлекала их от грустных мыслей. Кроме того, искренность её привязанности чувствовалась молодыми сердцами, окончательно подкупая в её пользу подруг, уже ранее расположенных к ней.

Присутствие маленького “племянника” вначале также обрадовало молодых тётушек. Особенно счастлива казалась Матильда, с детства сохранившая страстное обожание к своей старшей сестре, так рано оторванной от семьи, чтобы так быстро сгореть на чужбине, вдали от родных и родины.

С понятным волнением ожидала Матильда приезда сына своей сестры.

Первое впечатление было полным восторгом. Внешность маленького Ральфа вполне оправдывала внушаемый им интерес. Он был поразительно красивым ребенком, с длинными шелковистыми кудряшками, чёрными, как вороново крыло, и с громадными, как море глубокими, чёрными глазами… Но странные это были глаза… То сверкающие почти фосфорическим блеском, то тёмные и мягкие, как чёрный бархат. Одного недоставало этим дивным глазам: выражения детской чистоты и простодушия… Это были глаза взрослого человека, пожалуй, даже старика, на нежном детском личике. И этот контраст производил тяжёлое впечатление на каждого, внимательно вглядывавшегося в странного ребёнка.

Ничем особенным это очаровательное личико не отличалось от других детских лиц. Разве только прозрачной бледностью щёк, противоречащих ярко-пурпурным губкам, опровергающим всякую возможность малокровия. Выражение детского личика было вполне разумное, даже более разумное, чем обыкновенно у трёхлетних детей. Ни малейшего следа болезни и страдания на нём заметно не было. Ребёнок казался вполне нормальным, хотя он до сих пор не говорил ни слова… Врачи объясняли странное молчание ребёнка “нервностью”, - обычной причиной всего, на что так называемая “всевидящая наука” не находила ответа.

Матильда отнеслась к мальчику, которого считала сыном своей сестры, сначала так же, как и ко всякому ребёнку, надеясь ласками, игрушками и лакомствами завоевать его любовь. Затем удивилась сначала, а потом даже испугалась “необыкновенности” ребёнка. Ей показалось странным дитя с глазами старика, глядящими на всех как будто сверху вниз, равнодушно-снисходительным взглядом, как настоящий “принц”, “сознательно” принимающий поклонение своих подданных.

Какая мысль шевельнулась в её душе, она и сама не понимала, но что-то смутное, неосязаемое, а между тем ясно ощущаемое наполняло её сердце.

Об этом-то непостижимом чувстве и начала Матильда говорить как-то вечером в саду, оставшись наедине с Герминой после того, как Лилиана ушла укладывать спать своих малюток, которых она кормила при помощи молодой мулатки, дочери её собственной кормилицы, выданной замуж за камердинера молодого маркиза.