Сатанисты XX века

Гермине хотелось присоединиться к верующим, молящимся у алтарей Богоматери, но она ещё недостаточно окрепла, чтобы решиться выйти из дома одной. Вот если бы с ней была её верная Луиза…

Прелестное лицо Гермины омрачилось. Куда девалась поверенная всех её тайн?

Этот вопрос не в первый раз вставал перед Герминой с тех пор, как, вернувшись в сознание, ей пришлось узнать об отсутствии Луизы, которую она постоянно звала даже в бреду. Лорд Дженнер сообщил ей, что камеристку будто бы многие видели на пароходе, отходящем в Европу, в сопровождении красивого молодого человека.

Ослабевшее сознание Гермины удовлетворилось сначала этой басней, но чем более крепла выздоравливающая, тем загадочней и непонятней становилось ей бегство Луизы, которое Лео находил простой и «весьма естественной развязкой маленького любовного романа».

«Он мог этому поверить, — думала Гермина. — Лео ведь не знал Луизы и наших взаимных отношений… Он всё же английский аристократ, для которого прислуга не более, чем говорящие машины. Он с недоумением глядел на меня, когда я протягивала руку кому-нибудь из рабочих плантаций маркиза Бессон-де-Риб, или целовала одну из горничных. Лео, конечно, мог поверить отъезду Луизы с возлюбленным или женихом. Но я-то её знаю и не могу найти вполне естественным подобный отъезд…»

Гермина углубилась в воспоминания последних дней, припоминая свои разговоры с Луизой. Никогда не скрыла бы от госпожи-подруги своей любви её камеристка… Ведь говорила же она ей о первых трёх ухаживателях. Почему же стала бы скрывать существование четвёртого так старательно, что в душу леди Дженнер не закралось ни малейшего подозрения. И с какой целью скрывать своё увлечение или любовь, когда Гермина от души порадовалась бы счастью Луизы и всеми мерами способствовала бы её браку…

Правда, она была больна… Но именно поэтому Луиза не бросила бы больную госпожу добровольно.

Луиза могла уехать только увезённая насильно… Но кто мог, увезти её и зачем?..

Ей сказали, что Луиза «исчезла», уехав на пароходе, ушедшем в Европу, перед счастливым переломом болезни леди Дженнер, то есть около месяца назад. Но Гермина смутно чувствовала её отсутствие во всё время своей страшной болезни.

Первое мая совпало с началом «выборной агитации», и масонство решило использовать это совпадение для своих целей.

В то время, как верующие христиане преклоняли колена в храмах, перед алтарями, на которых изображение Мадонны утопало в белоснежных цветах, на улицах собирались толпы фабричных для торжественного шествия с рабочими знамёнами. Хотя день был не праздничный, простой вторник, но все фабрики, заводы и конторы бездействовали, и даже в гавани прекратилась погрузка и разгрузка судов, ибо чёрные, жёлтые и коричневые грузчики получили от масонского радикального выборного комитета строжайший приказ явиться к «исполнению первой обязанности гражданина».

На самом деле эта «первая обязанность гражданина» состояла в том, чтобы выпить наибольшее количество спирта в том или ином виде.

«Центральный выборный комитет», по обыкновению имеющий своё местопребывание в Сен-Пьере, не жалел денег на выпивку. На политическом языке это систематическое спаивание рабочего люда именовалось «пробуждением самосознания» и «развитием чувства гражданского долга».

В результате все эти «пробуждения» оканчивались беспробудным сном к вечеру. Но утром «гражданские чувства» развились пока только до шумного веселья, выражающегося в пении излюбленных злободневных куплетов, в беспрерывной стрельбе из допотопных «ружей» всех наименований и конструкций, из бешеных танцев, получивших в Европе почётную известность под названием «кэк-у ока», «ой-ра» и так далее…

В Сень-Пьере первого мая 1902 года все эти классические танцы отплясывались на улицах, площадях и перекрёстках, — повсюду, где было достаточно места и немного тени… А «прохладительные» напитки являлись повсюду как-то сами собой, к вящему удовольствию «свободных граждан свободной республики»…

Наступил великий и радостный день для этих разноцветных граждан Мартиники, тот день, которого дожидались иногда целыми годами, день торжества «выборного начала», когда каждый «гражданин» имел возможность продать свой голос и… своё убеждение по самой высокой цене.

Впрочем, об убеждениях мало кто думал, и никто не говорил. К чему поминать мёртвых или, по меньшей мере, безвестно отсутствующих… Зато голоса росли в цене с головокружительной быстротой. Работали искусные антрепренёры, «предприниматели», берущие на себя «организацию партий», которые потом их перепродавали по возрастающей цене, иногда по два и по три раза.