Сатира и юмор: Стихи, рассказы, басни, фельетоны, эпиграммы болгарских писателей

Это письмо произвело свое действие. Лясковецкие огородники, которые уже побродили по свету и обрели известную долю самосознания, почувствовали потребность удовлетворить свое самолюбие и разрешили Чучулиге поехать в Вену, чтобы продолжить образование. Что делал Чучулига в этом ученом городе, я не знаю, знаю только, что какие-то чехи научили его носить очки, цилиндр и французскую бородку, смотреть на всех свысока, говорить в нос, волочиться за женщинами и походить на важную персону. Разумеется, для подобной жизни требуются большие средства, но Чучулига научился находить их довольно быстро, поскольку и в Вене есть глупые люди, человеколюбивые сердца и старые кокетки, желающие омолодить свою кровь.

Прошло целых два года. Однажды Иван получил от Лясковецкой общины довольно строгое письмо, которое заставило его задуматься и ответить своим благодетелям следующее: «Я не желаю быть ничьим рабом. Если вы меня и учили, то тратили не свои, а общинные и церковные деньги. Я учился не для того, чтобы мне приказывали, а для того, чтобы приказывать самому. Я никогда не вернусь в Лясковец. Ученый человек не может жить среди диких свинопасов. Ищите себе другого учителя. Не пишите мне больше, все равно я верну вам ваше письмо непрочитанным. Не заставляйте меня быть неблагодарным и бранить вас в газетах. Если бы болгары умели ценить своих ученых, они не были бы такими дремучими. И кто дал вам право приказывать мне и укорять меня? Да знаете ли вы, что у немцев вас повесили бы на первом суку за ваше письмо? Ишь какие! Выходит, я столько лет гнул спину ради того, чтобы мне приказывали глупые гусаки! Прощайте навсегда!»

Это письмо вызвало во всем Лясковце страшное негодование: одни проклинали ученых и всячески обзывали их; другие бранили родителей и родных неблагодарного нахлебника, а третьи объявили решительно, что отныне не желают больше обучать своих сыновей.

— Я давно знал, — сказал один из них, — что ученые — развратный и неблагодарный народ, но отец Герман пытался меня уверить, будто и среди них есть порядочные люди. «Пошлите его учиться в Европу», — говорил он. Вот тебе и Европа!

— Наши старики нас учат: смотри, какого человек роду-племени, — говорил священник. — Предлагал я вам тогда выбрать моего Стоянчо, а вы меня не послушали.

— А я вам советовал: не слушайте монаха и занимайтесь своим делом, — добавил третий. — С тех пор как люди стали учиться, и хлеб подорожал, и денег поубавилось. Ученье не доведет нас до добра. Мои сыновья будут огородниками, а огородникам никакого учения не нужно.

III

Вооружившись с головы до ног необходимыми знаниями, Иван принялся искать такое поле деятельности, на котором он смог бы посеять свои глубокие мысли, ибо целью его было засиять во всем своем блеске на болгарском горизонте. Румыния и румынские болгары, которые терпят в своей среде даже и таких ученых, как браильские философы{3} и редакторы, властно манили к себе лясковецкого философа, почуявшего, что содержимое их кормушек доступно даже самой бесполезной скотине. «В царстве слепых и одноглазый — царь», — подумал Иван и отправился в Бухарест. Наши легковерные бухарестские болгары, которые любят оценивать людей по их внешнему виду, встретили нового ученого с распростертыми объятиями, дивились его очкам и глотали жадно, без всякой закуски, его высокопарные фразы (которых, скажем прямо, ничуть не понимали), восхищались его познаниями и избаловали его до такой степени, что он за короткое время уверился, к несчастью, что весь мир — совершеннейшее ничто, а его личность всесильна и всевластна. Слава этого знаменитого философа достигла вскоре своего зенита. В каждый город его приглашали учителем, каждый принимал его в своем доме, каждый давал ему денег взаймы, каждый улыбался и пожимал ему руку, и, наконец, каждый желал стать его другом. Правда, уже и в то время появились среди болгар такие скептики, которые старались снять с нового ученого очки и шляпу, заглянуть в его ум и сердце, убедиться в истинности его дарований, но большинство заставило их замолчать или без толку метать громы и молнии.

— Мы думаем, что этот человек — ни рыба ни мясо, — говорила оппозиция.

— Это вам только кажется, — отвечало большинство.

— Но он то и дело говорит ужасные глупости, — замечала оппозиция.

— Ваши невежественные головы не в состоянии понять великое и прекрасное, — отвечало большинство.

Оппозиции пришлось замолчать, и Иван воссиял на небосклоне от востока до запада. Но к чему рассказываю я вам все эти подробности, когда великие подвиги нашего героя вынуждают нас пропустить несколько лет и раскрыть как можно скорее психологическую сторону данного вопроса?