Сатира и юмор: Стихи, рассказы, басни, фельетоны, эпиграммы болгарских писателей

С у л л а

Что же, народ мой порабощенный,

терпишь ты муки такие молча;
что же не свергнешь ты, возмущенный,
Мария злого консульство волчье?
Слава ли римлян вся отблистала,
или ты нынче, раб малодушный,
пал на колени, смирный, послушный?
Встань на тирана! Время настало.
Пусть же погибнет Марий-убийца,
твой кровопийца!
                           Консулом буду,
честь и свободу людям добуду.

Н а р о д

Пусть же он сгинет, бешеный Марий!

Не было в Риме злей этой твари.
Как он ничтожен, мерзок и низок!
Требуем Суллу — Сулла нам близок.

Марий низвергнут. Волей народа

Сулле открыты настежь ворота.

* * *

Сулла решает с первого шага:

«Встал я у власти Риму на благо.
Воле народа всем я обязан.
Завтрашний жребий не предуказан:
так же, как поднят, свергнут я буду.
Хоть об охране не позабуду.
Вольность народа — зверь одичалый;
так приручу я зверя сначала —
ляжет к ногам он смирной собакой,
робок и ласков. Если ж, однако,
чернь забунтует, сыщется сила,
чтобы не выла, не голосила!
Будет изгнанье и заточенье:
кайся в темнице и на чужбине,
если не принял моей гордыни!
Нет им пощады, нет исключенья.
Гибелью тысяч не озабочен,
я и любви их жажду не очень.
Жалкая ветошь — все их значенья.
Чернь — это шлюха: кто ни прикажет,
ляжет со мною, с Марием ляжет.
Мне безразличны, скучны и чужды
ее желанья, мечты и нужды.
Верный девиз мой, кем бы я ни был, —
кровь человечья, общая гибель.
Бейте, казните — вот моя прибыль!»

И для острастки, и для примера

льющейся крови не было меры.
Твердь сотрясалась, как в урагане,
от возмущенья и содроганья.
«Сулла низвергнут нашим приказом,
был он предатель, лжец, кровопийца,
гнев наш не в силах дальше копиться —
не было в Риме злей этой твари,
пусть же вернется добрый наш Марий».

Сулла низвергнут. Волей народа

Марию настежь в Риме ворота.

* * *

Марий решает с первого шага:

«Вновь я у власти Риму на благо.
Воле народа всем я обязан.
Завтрашний жребий не предуказан:
так же, как поднят, свергнут я буду.
Хоть об охране не позабуду.
Вольность народа — зверь одичалый;
так приручу я зверя сначала —
ляжет к ногам он смирной собакой,
робок и ласков. Если ж, однако,
чернь и взбунтует — сыщется сила,
чтобы не выла, не голосила!
Будет изгнанье и заточенье:
кайся в темнице иль на чужбине,
если не принял моей гордыни!
Нет им пощады, нет исключенья.
Гибелью тысяч не озабочен,
я и любви их жажду не очень.
Жалкая ветошь — все их значенье.
Чернь — это шлюха, не дорожится:
Марий иль Сулла — с каждым ложится.
Мне безразличны, скучны и чужды
ее желанья, мечты и нужды.
Верный девиз мой, кем бы я ни был, —
кровь человечья, общая гибель.
Бейте, казните — вот моя прибыль!»

И для острастки, и для примера

льющейся крови не было меры.
Твердь сотрясалась, как в урагане,
от возмущенья и содроганья.
Кровь доходила людям до горла.
Рабство над всеми бич свой простерло.
Люди вздыхали глухо и молча,
в звоне кандальном, в ярости волчьей.
Волю забыло их безразличье.

Марий и Сулла — в чем их различье?

Что им бороться? Та же порода!
Так же ужасен жребий народа.

Перевод П. Антокольского.