Обедал и седой конь: моя жена подбирала с земли дубовые листья и подавала коню. Конь не жевал, нечем было, а просто глотал, не сводя серых глаз из-под очков с белокопытного красавца. Потом, будто что надумал, опустил голову к земле, покрытой листвой, и пошел к нашим дымившимся коням. Задняя нога его волочилась и оставляла на листве инистый след. Конь приковылял к белокопытному красавцу и долго рассматривал его печальными глазами. Удивленные кони оставили его и, в свою очередь, уставились на Сивка. Сивко и их окинул медленным взором.
Кажется, мне послышался такой разговор:
«Кто ты такой?»
Сивко молчал. Кони переглянулись; серый жеребец в яблоках будто бы проговорил:
«Ты что, забыл в лесу язык или, может, ты вообще никогда не говорил?»
Некоторые кони заржали.
«Давай, Уран, с ним по-немецки!»
Уран имел, как говорили, высшее образование, правда, незаконченное: снимался во многих фильмах, главных ролей ему не поручали еще, но все же…
«Шпрехен зи дойч? – спросил Уран, махнув дважды хвостом. – Инглиш?»
Сивко молчал, хотя говорить умел, знал и немецкий, он сидел в его печенках, но его рот был беззуб, и он не хотел выглядеть смешным.
Он еще раз внимательно посмотрел на белокопытного красавца, оглянулся на мою жену и поволок ногу к ней – глотать листья.
«Чудак»! – сказала молодая кобыла, запуская жадные губы в сено.
Я спросил Ивана:
– Вы случайно не знаете, что это за конь?
– Какой? Седой? Был когда-то конь. Всю войну партизанил с нами, а теперь такой старый стал, что и волки не едят. Правда, несколько лет тому назад, когда круто было с хлебом и мясом, хотел председатель на колбасу его пустить. Пошел я к председателю и говорю: пустите на колбасу – не будет добра ни вам, ни вашим детям, потому как если бы не этот конь, кто знает, что б еще было. Знаете, сколько раз он нас выручал… Раненых спасал, привозил патроны… Ну, оставили его. С той поры он и перешел жить в лес. Еще аист-калека приблудился, вот и доживают вдвоем… На зимку, правда, я их забираю к себе – жалко как-никак…
Повторили съемку еще и еще. Дубы почернели от дыма, и изорванная взрывами земля стала походить на ту, какой она была много лет назад в том партизанском бою. Так сказал Иван.
Все были утомлены и счастливы: битва снята.
И тут пошел снег. Пока грузили машины, пока все переодевались, снег прикрыл собой изорванную землю, будто здесь ничего и не было.
Я подошел к жене, подал ей руку. Холодная ее щека уже пахла молоком.
Сивко, совсем забеленный снегом, казался еще седее, а аист снова трясся подле него от холода.
По конским глазам я понял, что Сивку никто не понравился: ни люди, которые разыгрывали партизан и немцев, ни наши кони. Ему понравилась лишь моя жена. Она сказала ему «до свидания», махнула ладошкой аисту и пошла к машине.
Мы сели и поехали. Сивко смотрел нам вслед. На его спину вскочил аист и, вытягивая окоченевшую шею, видимо, что-то щелкал ему про нас.
Белорусские рассказы
Явген Пушкин
Приятное знакомство
09 на этот раз было на диво терпеливым. Приятный девичий голос только переспросил:
– Вам какого Гоголя?
– Конечно, не Николая Васильевича.
Не прошло и минуты, как тот же голос задал снова мне вопрос:
– В Минске два Гоголя. Один живет на Зеленой, другой на Тракторном. Вам какого?
– Того, на Тракторном.
Я набрал названный номер. Трубку сняла девочка. Поздоровавшись, попросил к телефону Гоголя.
– A папы нет дома. Но он скоро будет. Что ему передать?
– Передай, пожалуйста, что звонил Пушкин.
– Хорошо. А я вас знаю. Мы вашего «Анчара» в этом году проходили.
– А в каком классе?
– В четвертом. – И девочка, будто старому знакомому, принялась мне рассказывать про свои школьные дела, про подружек и свою учительницу.
В конце разговора она пообещала передать отцу, что звонил Пушкин.
– Обязательно передай. Гоголь должен знать Пушкина.
Вл. Отчык
Икона помогла
В колхозной бухгалтерии зазвонил телефон. Руководитель местного драмкружка счетовод Иван Чубков взял трубку.
– Гарбач из отдела культуры. Слушаешь? Мы тут отчет готовим. Не все гладко, понимаешь… Надо чтоб вы срочно поставили пьесу на атеистическую тему. Ну, как, не подкачаешь?
– Будет сделано! – заверил Чубков.
В тот же вечер кружковцы решили сыграть «Чудо» святого Ярмилы.
Работа закипела. В клуб начали сносить кто бабусину паневу, кто позеленевшие медные подсвечники, кто лен для бород. Но на первой же репетиции, когда Алене Первушиной пришлось пасть на колени и класть земные поклоны, клубная уборщица тетка Христина заметила:
– Кто же так крестится? Так только мух отгоняют. Да образ должен в углу висеть…
– Этого мы не предусмотрели, – почесал затылок Чубков. – Надо икону.
Оказалось, никто из кружковцев не знает, где можно ее отыскать. Все с надеждой посмотрели на тетку Христину.
– Нет у меня, детки. Телевизор есть, а иконки нету…
День выступления приближался. Ребята обошли многие дома; но без толку. Больше всех переживал Иван. Сегодня опять звонил Гарбач:
– Как форсируете пьесу?
– Заканчиваем репетиции. Только иконы не можем достать…