Сатира, юмор

В мясном ларьке

А мясо вредно, – говорит одна женщина. – Оно быстро приближает старость.

– Ничего, это я мужу, – отвечает ей вторая.

Уточнение

Бабушка спросила внука:

– Почему у тебя по истории тройка? Когда я училась, у меня были по истории одни пятерки.

– Так тогда же история была короче, – ответил внук.

Знатоки

Заведующий базой спрашивает главного бухгалтера:

– «Ревизор» – это комедия или трагедия?

– Если ревизор наш, знакомый, – комедия, а если из финотдела – трагедия.

Поспешил…

Двое подростков забрались в чужом саду на высокую грушу.

– Стрясись беда – я прыгну даже отсюда, – говорит один.

Хозяин из-под груши:

– Ну так прыгай. Беда уже тут!

Приманка

– Это правда, Иван, что ты «Москвича» выиграл?

– Да это я такой слух пустил, чтоб жена от тещи вернулась. Целый же месяц ничего горячего не ел!

Микола Винграновский

Не смотри мне в спину

Было уже холодно. Наступала зима, и в желтых, прибитых инеем, холодных лесах предстояло мне закончить съемки кинофильма; надо было свезти в дубовые леса артистов и еще тысячу человек на озябшие травы, на ветры, на древлянские берега каменистого Тетерева.

Лес опустел.

Пустые гнезда на фоне синего неба светили черными ребрами и тоже черно молчали.

Оператор с художником сидели на корточках и что-то чертили хворостинками. В валенках и шубах они походили на дедов-морозов. Кажется, кто-то посмотрел мне в спину. Я оглянулся – лесного взгляда уже не было.

Желтые дубы твердо стояли в стеклянном воздухе. Листья не падали и не тревожили их желтого безмолвия.

Я подумал о своей жене. Куда ее девать, если, не дай Бог, все начнется здесь в лесу?

Художник сказал:

– Ты не представляешь, что нас ждет, если мы не выберем натуру именно здесь и поедем еще куда-то.

– Что ты предлагаешь?

– Предлагаю построить наши землянки на месте бывших партизанских землянок. Во-первых, нам не придется долбать мерзлую землю, и, во-вторых, ты посмотри, какое бесподобное место для обороны. Партизаны знали, где разбить лагерь…

– Сколько тебе нужно, чтобы реставрировать все, как было?

– Боюсь, что за неделю не управлюсь.

– Слушай, через день-два может выпасть снег. Как хочешь, даю тебе один день – кровь из носу…

Мы уже садились в машину, когда снова кто-то посмотрел на меня; неведомые существа стояли за дубами и следили за нами.

Я вышел из машины, накинул шубу на плечи и зашелестел меж дубов в сторону Тетерева, где, по моим предчувствиям, должен кто-то быть в этих давно покинутых лесах: зверь ли, человек ли…

Никого нигде не было. Что за черт!

На следующий день начался ад: с досками, лопатами, топорами и прочим строительным инструментом да пожитками то и дело подъезжали возы и машины. Из Житомира и окрестных сел прибывали автобусы с людьми, которых тут же переодевали партизанами и немцами. Выдавали оружие.

…Наши партизаны-конники возились с лошадьми у реки.

Со стороны шляха тянулись пушки.

Землянки росли на глазах и около них копали гнезда под пулеметы. В воздухе сеялась редкая крупа. Мелкая невинная крупа пахла катастрофой.

Со слезами на глазах ко мне подбежала костюмерша.

– Что такое?

– Не хотят одеваться…

– Кто?

– Да все.

Возле костюмерной и в самом деле стояло с сотню мужчин с немецкими мундирами в руках.

– Здравствуйте. Почему не одеваетесь?

Крепко сбитый человек с мундиром немецкого лейтенанта в красных от холода руках спросил:

– А кто у вас самый главный?

Узнав, что «самый главный» я, он сразу как-то сник, словно сожалея о своем откровенно воинственном вопросе.

– Вы извините, не знаем, как вас величать, но дело в том, что мы не хотим быть немцами… Мы все, сколько нас тут, воевали в этом же лесу партизанами… С какой же стати теперь мы должны быть немцами?

Я посмотрел на бывших партизан. Тихо и смирно они стояли с мундирами в руках, беззащитные, как дети.

– Может, вы бы приказали отдать эти мундиры вон тем, из Житомира? Пусть они… Им же, и правда, все равно. Узнали мы, что будет сниматься кино про нас, – из колхоза прямо сюда. А я грешным делом всю ночь не спал… Всю ночь рана болела, как проклятая.

– А насчет всяких перебежек, засад или там, скажем, ползаний, или на дуб какой взобраться – можете не сомневаться, – поспешил заверить другой. – Мы тут каждый горбок проутюжили своими животами и на каждом дубе в дозоре сидели.

– А на лошадях умеете?

– И на лошадях и на чем хотите… Совершенно все умеем, можете не сомневаться, только не отдавайте нас в «немцы».

В эту минуту над нами, в вышине, меж золотых крон дубов, проплыла стрела операторского крана, и на конце ее, как аист в гнезде, сидел оператор. Крупа набилась в его волосы; окоченевшая рука спокойно лежала на ручке кинокамеры.

– Оденьте этих людей партизанами.

Не спеша, степенно и важно мужчины понесли сдавать немецкие мундиры.

Возле пушек остановилась «Волга», и из нее тяжело вышла жена. На ней были мой любимый украинский платок – шерстяной, черный в красных цветах и белая шуба до земли.

Восемь месяцев тому назад в эту шубу могли войти трое. Но сейчас даже издали было заметно, что шуба ей в самый раз – со дня на день мы ждали ребенка.