Сатирикон

122. Еле успела сказать, как, блесками молний пробита,
Вздрогнула туча, но тут же отсекла прорвавшийся пламень.
В страхе присел повелитель теней и застыл, притаившись
В недрах земли, трепеща от раскатов могучего брата.
Вмиг избиенье мужей и грядущий разгром объявились
В знаменьях вышних богов. Титана лик искаженный
Сделался алым, как кровь, и подернулся мглою туманной,
Так что казалось, уже столкнулись гражданские рати.
В небе с другой стороны свой полный лик погасила
Кинфия, светлый взор отвратив от убийств. Громыхали,
Падая с горных вершин, разбитые скалы;
Реки, покинув русло наудачу, усохнуть готовы.
Звон мечей потрясает эфир, и военные трубы
Марса грозно зовут. И Этна, вскипев, изрыгнула
Пламень досель небывалый, взметая искры до неба.
Вот среди свежих могил и тел, не почтенных сожженьем,
Призраки ликом ужасным и скрежетом злобным пугают.
В свите невиданных звезд комета сеет пожары,
Сходит Юпитер могучий кровавым дождем на равнины,
Знаменье это спешит оправдать божество, и немедля
Цезарь, забыв про покой и движимый жаждой отмщенья,
Галльскую бросил войну: гражданскую он начинает.
В Альпах есть место одно, где скалы становятся ниже
И открывают проход, раздвинуты греческим богом,
Место есть, где алтари Геракла стоят, где седые,
Вечно зимой убеленные, к звездам стремятся вершины,
Будто бы небо свалилось на горы. Ни солнце лучами
Вида не в силах смягчить, ни теплые вешние ветры:
Всё там оковано льдом и посыпано инеем зимним.
Может вершина весь мир удержать на плечах своих грозных.
Цезарь могучий, тот кряж попирая с веселою ратью,
Это место избрал и стал на скале высочайшей.
Взглядом широким окинул кругом Гесперийское поле.
Обе руки простирая к небесным светилам, воскликнул:
«О всемогущий Юпитер и вы, о Сатурновы земли,
Вы, что так рады бывали победам моим и триумфам,
Вы мне свидетели в том, что я Марса зову не охотой
И не охотой подъемлю я меч, но обидой задетый.
В час, когда кровью врагов обагряю я рейнские воды,
В час, когда галлам, опять покусившимся на Капитолий,
Альпами путь преградил, меня изгоняют из Рима.
Кровь германцев-врагов, шестьдесят достославных сражений —
Вот преступленье мое! Но кого же страшит моя слава?
Кто это бредит войной? Бесстыдно подкупленный златом
Сброд недостойных наймитов и пасынков нашего Рима.
Кара их ждет! И руки, что я занес уж для мщенья,
Вялый не может связать. Так в путь же, победные рати!
В путь, мои спутники верные! Тяжбу решите железом.
Всех нас одно преступленье зовет, и одно наказанье
Нам угрожает. Но нет! должны получить вы награду!
Я не один побеждал. Но если за наши триумфы
Казнью хотят нам воздать и за наши победы — позором,
Пусть же наш жребий решает Судьба. Пусть усобица вспыхнет
Силы пора испытать. Уже решена наша участь:
В сонме таких храбрецов могу ли я быть побежденным?»
Только успел провещать, как Дельфийская птица явила
Знаменье близких побед, взбудоражив воздух крылами.
Тут же послышался слева из чащи ужасного леса
Странных гул голосов, и тотчас блеснула зарница.
Тут же и Фебова щедрость свой светлый лик показала,
В небе явившись и лик окружив позлащенным сияньем.