Сатирикон

Римлянин, всех победив, владел без раздела вселенной:
Морем, и сушей, и всем, что двое светил освещают.
Но ненасытен он был. Суда, нагруженные войском,
Рыщут по морю, и, если найдется далекая гавань
Или иная земля, хранящая желтое злато,
Значит, враждебен ей Рим. Среди смертоносных сражений
Ищут богатства. Никто удовольствий избитых не любит,
Благ, что затасканы всеми давно в обиходе плебейском.
Так восхваляет солдат корабельный эфирскую бронзу;
Краски из глубей земных в изяществе с пурпуром спорят,
С юга шелка нумидийцы нам шлют, а с востока китайцы.
Опустошает для нас арабский народ свои нивы,
Вот и другие невзгоды, плоды нарушения мира!
Тварей лесных покупают за злато и в землях Аммона,
В Африке дальней спешат ловить острозубых чудовищ,
Ценных для зрелищ убийц. Чужестранец голодный, на судне
Едет к нам тигр и шагает по клетке своей золоченой,
Завтра при кликах толпы он кровью людскою упьется.
Горе! Стыдно мне петь позор обреченного града!
Вот, по обычаю персов, еще недозрелых годами
Мальчиков режут ножом и тело насильно меняют
Для сладострастных забав, чтоб назло годам торопливым
Истинный возраст их скрыть искусственной этой задержкой.
Ищет природа себя, но не в силах найти, и эфебы
Нравятся всем изощренной походкою мягкого тела,
Нравятся кудри до плеч и одежд небывалые виды,—
Все, чем прельщают мужчин. Привезенный из Африки ставят
Стол из лимонного древа, что краской рябин неудачно
С золотом спорит; рабы уберут его пурпуром пышным,
Чтоб восхищал он умы. Вкруг этих заморских деревьев,
Всеми напрасно ценимых, сбираются пьяные толпы.
Жаден бродяга-солдат, развращенный войной, ненасытен:
Выдумки — радость обжор; и клювыш из волны сицилийской
Прямо живьем подается к столу; уловляют в Лукрине
И продают для пиров особого вида улиток,
Чтоб возбуждать аппетит утомленный. На Фасисе, верно,
Больше уж птиц не осталось: одни на немом побережье
Средь опустевшей листвы ветерки свою песнь распевают.
То же безумство на Марсовом поле: подкуплены златом,
Граждане там голоса подают ради мзды и наживы.
О, продажный народ и продажные сонмы сената!
Плебс рукоплещет за деньги; исчезла свободная доблесть
Прежних старейшин, и власть изменила прожившим именье.
Даже величие прежних родов обесчещено златом.
Изгнан народом Катон побежденный; но более жалок
Тот, кто, к стыду своему, лишил его ликторских связок.
Ибо — и в этом позор для народа и смерть благонравья! —
Не человек удален, а померкло владычество Рима,
Честь сокрушилась его, и Рим, безнадежно погибший,
Сделался сам для себя никем не отмщенной добычей.
Рост баснословный процентов и множество медной монеты —
Эти два омута бедный народ, завертев, поглотили.
Кто господин в своем доме? Заложено самое тело!
Так вот сухотка, неслышно до мозга костей проникая,
Яростно члены терзает, и все ухищрения тщетны.
Ищут спасенья в войне и, достаток на роскошь растратив,
Ищут богатства в крови. Для нищего наглость — спасенье.
Рим, погрузившийся в грязь и лежащий в немом отупенье,
Может ли чем-нибудь быть пробужден (если здраво размыслить),
Кроме свирепой войны и страстей, возбужденных оружьем?