Сатиры

Только в Цезаре — смысл и надежда словесной науки:
Он ведь один почтил печальных Камен в это время, —
Время ненастья, когда знаменитые наши поэты
Брали на откуп то в Габиях баню, то в Риме пекарню
И не считали позором и срамом глашатая дело,
Время, когда из долин Аганиппы, покинув их, Клио,
Вовсе голодная, переселилась в приемные залы.
Если нельзя увидать и гроша в тени Пиэрии,
Ты поневоле возьмешь ремесло и кличку Махеры:
¹⁰ Выйдешь толпе продавать на комиссию взятые вещи —
Мебель, посуду для вин, треноги, комоды, шкатулки,
Пакка и Фавста стихи — «Алцитою», «Фивы», «Терея».
Лучше уж так, чем в суде заявлять, что ты очевидец,
Сам ничего не видав; хоть и так поступают вифинцы,
Разные всадники там азиатские, каппадокийцы
Да голопятый народ, что Галлия нам поставляет.

Только лишь с этой поры наукам противной работы
Взять не захочет никто, вплетающий звучные речи
В мерно-певучий размер, никто, отведавший лавра.
²⁰ Помните, юноши: смотрит на вас и вас поощряет
Благовещенье вождя, ожидающее оправданья.

Если же ты, Телесин, еще откуда-то мыслишь
Помощи ждать в делах, заполняя стихами пергамент
Книги шафранной, то лучше потребуй немедленно дров ты,
Свиток в дар принеси огневому супругу Венеры
Или запри его, брось и отдай на съедение моли;
Ты, создатель высоких стихов в своей маленькой келье
С целью плющ заслужить и тощее изображенье,
Жалкий, сломай-ка перо и покинь бессонные битвы:
³⁰ Больше надежды нам нет, — скупой богатей научился
Авторов только хвалить, поэтам только дивиться,
Как на павлина дивится юнец. А годы уходят
Возраст, который сносил и море, и шлем, и лопату;
В душу тогда проникает тоска, и красноречивый
Голый старик проклинает себя и свою Терпсихору.

Знай же уловки того, кого чтишь вместо Муз, Аполлона, —
Как он хитрит для того, чтоб тебе поменьше досталось:
Сам он пишет стихи, одному уступая Гомеру
(Ради тысячи лет), и если ты, сладостью славы
⁴⁰ Пылкий, читаешь, — тебе приспособит он для выступленья
Дом заброшенный, что уж давно за железным засовом,
С дверью, подобной воротам, замкнувшимся перед осадой;
Даст и отпущенников рассадить на последних скамейках,
Громкие даст голоса из среды приближенных, клиентов;
Но ведь никто из царей не оплатит цену сидений,
Цену подмостков, стоящих на брусьях, что в долг были взяты,
Или орхестры, где кресла стоят — заемные тоже.

Все же мы дело ведем и по тощему пыльному слою
Тащим плуг бороздой на пашне бесплодного поля;
⁵⁰ Мы как в петле привычки к тщеславному делу; свободы
Нам не дано, а зараза писать не у всех излечима.
Болью души она держит людей и в них матереет.

Лишь выходящий из ряда поэт, особенной крови,
Что не привык повторять приведенное, что не чеканит
Пошлых стихов одинакой для всех разменной монетой, —
Этот поэт — я не знаю его, а чувствую только —
Создан духом превыше забот, без горечи вовсе;
Он стремится в леса и жадно пьет Аонидин
Ключ вдохновенья. Не будет певцом пиэрийского грота,
⁶⁰ Тирса не сможет держать — бедняк печальный, лишенный
Всех тех средств, что нужны его телу днем или ночью:
Клич заздравный творя, Гораций, конечно, был сытым!
Есть ли таланту простор, когда не только стихами
Сердце полно и стремленьем к владыкам Кирры и Нисы, —
Сердце, которому трудно нести двойную заботу?
Дело великой души — не забота купить покрывало,
Но созерцанье коней, колесниц, божественных ликов,
Той Эринии, кем приведен в смятение Рутул.
Если б Вергилий был без слуги, не имел бы жилища
⁷⁰ Сносного, то из волос Эринии все гидры упали б,
Мощным звуком труба, онемев, не взыграла бы; можно ль
Требовать с Лаппы Рубрена все качества древних трагедий,
Если «Атрей» пошел под заклад плаща и посуды?

Сам Нумитор не бедняга ль? Послать ему нечего другу,
Только всего на подарки Квинтилле находятся деньги;
Есть и на то, чтоб льва приобресть ручного, что мясо
Жрет помногу: ведь зверь, как известно, стоит дешевле,
Нежели брюхо поэта, который съест что угодно.
Пусть преславный Лукан возлежит среди мраморов сада:
⁸⁰ Что для Серрана вся слава его, какова ни была бы?
Что в ней бедняге Салею, хоть это и слава поэта?
Смотришь, бегут на прочтенье приятной для всех «Фиваиды»,
Только лишь Стаций назначил день и обрадовал город.
Что за нежностью он охватил плененные души,
Что за страсть у толпы послушать эту поэму!
Но хоть скамьи и трещат под народом, — а Стацию кушать
Нечего, коль не продаст он новинку «Агаву» Парису:
Должности тот раздает почетные часто и щедро
И на полгода кольцом золотым обручает поэтов.
⁹⁰ То, чего знатный не дал, даст актер; чего ж ты хлопочешь
У Камеринов, Барей, в просторных приемных вельможи?
Ведь «Пелопея» префектов дает, «Филомела» — трибунов;
Но не завидуй поэтам, которых лишь сцена питает:
Где у тебя Меценат, кто будет тебе Прокулеем,
Фабием кто? Где Котта второй и где новый Лентул?
В те времена по таланту была и награда; для многих
Было полезно бледнеть и декабрь без вина оставаться.

Далее, ваши труды, летописцы, намного ль доходней?
Больше и времени нужно на них, и масла для лампы.
¹⁰⁰ Меру забыв, уже тысячная громоздится страница,
Всем на беду нарастая огромных папирусов толщей:
Так изобилие дел и законы науки велели.
Жатва у вас какова? И дает ли плоды почва?
Кто же историку даст, сколько тот — собирателю справок?
Вы, мол, ленивый народ, довольный покоем и тенью.

Ну, а дают что-нибудь для ходатаев наших гражданских
Спутницы их, деловые бумаги в огромных обложках?
Эти красно говорят, когда их слыхать кредиторам, —
Пуще всего, если их за бока возьмет тот, что покруче,
¹¹⁰ За должником ненадежным придя с объемистым списком:
Тут они, как из мехов, изрыгают безмерные враки,
Брызжа на платье слюной; но если ты хочешь проверить
Цену их жатвы, сюда положи достояние сотни
Этих юристов, туда — одного лишь Лацерны из «красных».

Вот уж уселись вожди; встает побледневшим Аяксом
Спорной свободы защитник пред ликом судьи-свинопаса;
Грудь надрывай, несчастный, чтоб после, когда изнеможешь,
Пальму зеленую дали тебе — украшение лестниц.
Что же в награду за речь? Сухая грудинка да блюдо
¹²⁰ Пеламид, старый чеснок от твоих мавританских клиентов,
Или штук пять бутылей вина, подвезенного Тибром.
Если четырежды ты выступал, заработал червонец,
То и с него кое-что отпадет прагматикам в долю.
Платят Эмилию, сколько должны, хотя бы он хуже
Нас говорил, потому что в передней его колесница
С рослой четверкой коней из бронзы и сам он, на дикой
Воинской лошади сидя, грозится копьем дальнометным,
Будто бы бой выбирая своей одноглазой фигурой.
Так-то беднеет Педон, и Матон разоряется, близок
¹³⁰ К краху Тонгилий с его притираньями из носорога,
С шумной толпой неопрятных клиентов, когда через площадь
Слуги мидийские в длинной лектике несут его, с целью
Вилл накупить, серебра, и рабов, и мурринских сосудов,
Пурпуром ткани из Тира прельстительно вас убеждая.
Все то полезно им: удорожает юриста тот пурпур,
Цену дает фиолетовый плащ; им нужно жить с треском,
Жить под личиною средств, превышающих их состоянье;
Но расточительный Рим не знает предела издержкам.
Разве мы верим речам? Ведь никто на доверил бы нынче
¹⁴⁰ Двести монет Цицерону, когда бы не перстень блестящий.
Смотрит сначала истец, десяток вожатых, клиенты
В тогах иль нет. Недаром в чужом выступал сердолике
Павел: ведь этим дороже он стоил Басила и Галла.
Редко речь бывает красна в убогих лохмотьях.
Разве Басилу дадут показать материнские слезы?
Кто б красноречие вынес его? Пускай уже лучше
Галлия примет тебя, чтоб тебе и за речи платили,
Или же Африка — мамка юристов прекрасноречивых.

¹⁵⁰ Ты декламации учишь? Какая железная глотка,
Веттий, нужна, чтоб твой класс наконец уничтожил тиранов!
Сидя читается речь, а потом то же самое стоя
Ритору класс преподносит, и то же стихами поет он:
Теми же щами совсем убивают наставников бедных.
Что за оттенок да что за причина и корень вопроса,
Далее, где б усмотреть возможные стрелы ответов, —
Всем ведь желательно знать; а платить — никто не желает.
«Платы? Да разве я что изучил?» Иными словами,
Сам виноват ты, учитель, когда у аркадского парня
¹⁶⁰ Сердце еще не взыграло, хотя бы он еженедельно
Бедную голову нам забивал «Ганнибалом» ужасным,
Что бы он ни разбирал: устремиться ли после сраженья
В Каннах на Рим, или после дождей и гроз осторожно
Войско свое отвести, отсыревшее от непогоды.
Хочешь, побьюсь об заклад — и немедля наличными выдам,
Ежели парня отец столько раз его сможет прослушать.

То же все шесть или больше софистов кричат в один голос
И, побросавши вояк, занимаются подлинным делом:
С них уж довольно отрав да мужей этих неблагодарных
¹⁷⁰ Или котлов, что слепым старикам возвращают здоровье.
Ритор в отставку уйдет, коль поступит по нашим советам,
Вступит на пестрый жизненный путь, от школьного мрака
В битву жизни сойдет: у него не погибнут деньжонки,
Раз он достанет себе тессеру на выдачу хлеба.
Это ведь самый высокий доход для ритора. Спросишь,
Учит почем Хрисогон, почем Поллион богатеев,
И от досады порвешь весь учебник речей Феодора.

Тысяч шестьсот стоит баня, да портик — еще подороже,
Где господину понежиться в дождик, не дожидаясь
¹⁸⁰ Ясной погоды, носилки свои не забрызгавши грязью
(Так-то лучше блестят копыта нарядного мула).
Сзади — столовый зал, на больших нумидийских колоннах,
Высью своей собирает лучи заходящего солнца.
Сколько за дом? И сколько тому, кто умеет расставить
Кушанья, или тому, кто сладкое к пиру готовит?
Перед лицом этих трат полагают, что пары червонцев
Хватит вполне заплатить хотя бы Квинтилиану.
Сын для отца дешевле всего. «Откуда же столько
Квинтилиан имеет лесов?» Не надо примеров
¹⁹⁰ Редкой удачи: кому повезет, тот и мудр и прекрасен,
Красноречив; кому повезет — родовит, благороден
И, как сенатор, — обут в сапоги с застежками лункой;
Раз повезло, он великий оратор, искусный стрелок он.
Чудно поет (даже если охрип). Вся разница в том лишь,
Что за светила тебя с материнского лона приемлют,
Слыша твой первый крик рожденного только младенца.
Если захочет Судьба, ты из ритора консулом станешь;
Волею той же Судьбы ты не консул будешь, а ритор.
Хоть бы Вентидий — кто? Кто Туллий? Ими звезда лишь
²⁰⁰ Добрая правит да сила чудесная темного рока:
Рок дает царства рабам, доставляет пленным триумфы.
Впрочем, счастливец такой реже белой вороны бывает.
Многих сомненье берет в их пустой и бесплодной учебе:
Плохо свой кончили век Лисимах, Секунд Карринатский;
Видели вы бедняком, Афины, даже того, кто
С вас не имел ничего, кроме чаши холодной цикуты.

Пусть же, о боги, теням наших предков земля будет легкой,
Пусть благовонный шафран и весна пребывают в их урнах
В честь их желанья, чтоб место отца заступал лишь наставник.
²¹⁰ Взрослый уже Ахиллес боялся розги, когда он
Пенью учился в родимых горах: он не стал бы смеяться
Даже теперь над хвостом кентавра, учителя пенья.
Нынче же ученики колотят Руфа и прочих, —
Руфа, которого все Цицероном-аллоброгом звали.

Кто же Келаду отдаст, Палемону ученому столько,
Сколько их труд заслужил грамматика? А ведь из этой
Мелочи (плата у них куда чем у риторов меньше!)
Кой-что откусит на долю свою и дядька безмозглый,
И выдающий урежет себе. Палемон, уступи же,
²²⁰ Платы убыток стерпи, подобно тому торгашу, что
Продешевит простыни, одеяла дешевле уступит, —
Лишь бы совсем не пропала работа твоя среди ночи,
Труд спозаранку, когда не проснулись и мастеровые,
Те, что шерсть начинают прясти кривыми гребнями;
Только бы вонь от стольких лампад, сколько было мальчишек,
Зря не пропала, когда по ночам казался Горации
Вовсе бесцветным и копотью весь покрывался Вергилий.
А для получки твоей ведь еще у трибунов дознанье
Нужно! Вот так и блюди суровой науки обычай,
²³⁰ Ибо учителя долг — языком в совершенстве владея,
Помнить историю всю, а авторов литературных
Знать, как свои пять пальцев, всегда; и ежели спросят
Хоть по дороге в купальню иль в баню, кто у Анхиза
Мамкой была, как мачеху звать Анхемола, откуда
Родом она, — скажи; да сколько лет было Ацесту,
Сколько мехов сицилийских вин подарил он фригийцам.
Пусть, мол, наставник оформит рукой еще мягкий характер,
Лепит из воска лицо, как скульптор; пусть своей школе
Будет отцом, чтоб питомцы его не шалили позорно,
²⁴⁰ Не предавались порокам. Легко ль за руками мальчишек
Всех уследить, когда, наблудив, убегают глазами?
Вот, мол, забота тебе. А кончится год, получай-ка,
Сколько за день собирает с толпы победитель из цирка.