Сатиры

Что в родословных за толк? Что пользы, Понтик, считаться
Древних кровей, выставлять напоказ своих предков портреты —
Эмилианов род, стоящих на колесницах,
Куриев с маленькой порчей, Корвина, что стер уже плечи,
Гальбу, совсем без ушей и вовсе лишенного носа?
Что из того, что в большущей таблице хвастливо укажешь
Ты на Корвина, сплетаясь на древе с иными ветвями,
Где потемнел уже конный начальник с диктатором вместе, —
Если порочишь ты Лепидов честь? К чему эти лица
¹⁰ Стольких вояк, если ты пред лицом Сципионов играешь
В кости всю ночь, засыпаешь же только с восходом денницы
В час, когда эти вожди пробуждали знамена и лагерь?
Стоит ли, Фабий, — хоть ты Геркулесова рода потомок, —
Радоваться аллоброгам, большим алтарем восхищаться,
Раз ты и жаден, и пуст, и слаб, как евганский ягненок?
С кожей изнеженной, пемзой катинской натертой, позоришь
Ты волосатых отцов и, точно преступник, бесчестишь
Весь свой несчастный род портретом своим недостойным.
Хоть твоя зала полна восковыми ликами предков, —
²⁰ Знатности нету нигде, как только в доблести духа:
Нравом, характером будь иль Коссом, иль Друзом, иль Павлом, —
Вот кого ты выставляй перед ликами собственных предков,
Вот кто, — если ты консул, — тебе вместо ликторов будут.
Выкажи прежде всего богатства души: заслужил ли
Праведность ты, за правду держась на словах и на деле, —
Значит, ты знатен. «Привет тебе, Лентул, привет тебе, Юний,
Кто б ты ни был, хоть крови другой, гражданин необычный,
Редкий муж, для родины всей предмет ликованья!» —
Так бы и крикнул, совсем как народ, обретя Осириса.
³⁰ Разве можно назвать родовитым того, кто не стоит
Рода и только с собой несет знаменитое имя?
Правда, и карлика мы иногда называем Атлантом,
Лебедем негра зовем, хромую девчонку — Европой;
А у ленивых собак, с плешинами, вовсе паршивых,
Лижущих край фонаря, в котором нет уже масла,
Кличка бывает и «Барс», и «Тигр», и «Лев», и еще там —
Кто погромче рычит из зверей. Поэтому бойся.
Остерегайся, чтоб не был и ты «Камерин» или «Кретик».

Речь для кого я веду? Я к тебе обращаюсь, Рубеллий
⁴⁰ Бланд. Ты на древнем надут родословном дереве Друзов,
Будто бы сам совершил кое-что, благородный заслугой, —
Дуешься тем, что рожден от блестящего семени Юла,
А не от пряхи наемной, живущей у самых окраин.
«Подлые вы, — говоришь, — вы из низшего слоя народа;
Можете ль вы указать нам, откуда родители родом?
Я же Кекропов внук!» Живи себе и услаждайся,
Раз ты уж так родовит. И однако, в низах у плебеев
Скрыт тот речистый квирит, что умеет поддерживать тяжбу
Знатного неуча; также плебеи, одетые в тоги,
⁵⁰ Права узлы расплетут, разрешат загадки закона.
Юноша-воин спешит на Евфрат иль к орлам, стерегущим
Смятых батавов: силен он оружьем; а ты что такое?
Внук Кекропа, ты только подобье обрубленной гермы.
В чем твоя разница с гермой? Да только лишь в том, что у этой
Мраморная голова, у тебя же фигура живая.
Тевкров потомок, скажи, разве кто бессловесных животных
Кровными будет считать, если силы нет в них? Мы хвалим
Борзых коней, на бегу столь легких, что хлопать устанешь
В цирке, охрипшем от криков, когда там ликует Победа.
⁶⁰ Тот лишь породист конь (с каких бы ни был он пастбищ),
Кто впереди всех бежит, кто первый пылит на равнине.
Конь от кровей Корифея иль хоть бы Гирпина — продажный
Скот, если редко Победа стоит на его колеснице.
Нет ведь у них почитания предков, нет снисхожденья
К теням: прикажут — они по дешевке меняют хозяев;
Шею стерев хомутом, их потомки тянут телегу
Или крутят жернова на мельнице, на ноги слабы.
Чтобы дивиться тебе, — не твоим, — свое покажи нам,
То, что можно как надпись врезать, — помимо почета,
⁷⁰ Что воздаем мы всегда тому, кому всем ты обязан.

Этого хватит юнцу, который, как слышно, гордится,
Весь до краев переполнен, надут, что родня он Нерону.
Верно, что здравый смысл у Судьбы бывает не часто.
Я не хотел бы, Понтик, чтоб ты ценился за то лишь,
Что было славой предков твоих, без того, чтобы сам ты
Честь заслужил. На славу других опираться позорно,
Чтоб не упасть и не рухнуть, как крышка, утратив подпору.
Так и лоза, стелясь по земле, тоскует по вязу.
Будь же добрый солдат, опекун, судья беспристрастный;
⁸⁰ Если ж свидетелем будешь в делах неясных и темных,
То хоть бы сам Фаларис повелел показать тебе ложно
И, угрожая быком, вынуждал бы тебя к преступленью, —
Помни, что высший позор — предпочесть бесчестие смерти
И ради жизни сгубить самое основание жизни.
Смерти достойный — погиб, хоть бы сотню устриц лукринских
Он поедал за обедом и в Космов котел погружался.

В день, когда ты правителем станешь желанных провинций,
Нрав свой крутой сумей обуздать, умерь раздраженье,
Алчность свою сократи и жалей союзников бедных:
⁹⁰ Нет ведь у них ничего — только кости, даже без мяса.
Что говорят законы, следи, что тебе поручает
Курия: сколько наград ожидает правителей добрых!
Но от сенатских правых громов Капитон и Нумитор
Пали за свой киликийский грабеж. Да что в этом толку?
Ты, Херипп, присмотри для своих лохмотьев прекона
Да помолчи, ибо Панса возьмет то, что Натта оставил:
Просто безумье — терять даже то, что есть на дорогу.

Вот в старину процветал покоренный нами союзник:
Не было стонов и не было ран понесенной утраты;
¹⁰⁰ Полной чашей был дом, повсюду лежали большие
Деньги, из Спарты плащи, пурпурные ткани из Коса,
И со скульптурой Мирона, с картиной Паррасия жив был
Фидий в слоновой кости, и много работ Поликлета;
Редкий стол обходился без Ментора славных изделий.
Вот откуда тащил Антоний, тащил Долабелла
Или безбожный Веррес: в глубине корабельного трюма
Тайно добычу везли побольше военных триумфов.
Что ж у союзников ныне? Лишь пара волов, табунок лишь
Конский, стада вожак, участочек поля, — все взято,
¹¹⁰ Вплоть до ларов самих, коль статуя есть повиднее,
Хоть бы одно божество в кивоте: ибо и это
Ценно теперь и считается главным. Ты по заслугам,
Может быть, сверху глядишь на Коринф умащенный, на Родос
Столь невоинственный: что тебе сделают юноши в смолах,
Хоть бы и целый народ, что на ляжках выщипал волос?
Лишь избегай ты суровых испанцев, и области галлов,
Да берегов иллирийских, щади и жнецов, что питают
Рим, пока отдает он досуги театру и цирку.
Да и какие награды возьмешь ты за счет преступленья,
¹²⁰ Раз так недавно Марий раздел догола африканцев?
Прежде всего воздержись обижать союзников бедных,
Но храбрецов; отбери хоть бы золото все, что имеют,
И серебро, однако оставь и щиты и мечи им,
Дротик и шлем, чтоб оружие все ж у ограбленных было.
То, что я высказал здесь, не только мнение, — правда:
Верьте, что я прочитал пророческий свиток Сивиллы.
Если чиста твоих присных толпа и если решений
Не продает твоих долговолос, если нет за супругой
Вовсе проступков, и Гарпия эта с когтями кривыми
¹³⁰ По городам не гуляет твоим, на сборищах грабя, —
То хоть от Пика свой род исчисляй, и если прельщают
Древних тебя имена, выставляй хоть все войско титанов
Как твоих предков и с ними возьми самого Прометея,
Или же пращура сам выбирай из любой родословной.
Если ж тебя увлекают стремительно гордость и страсти,
Если ломаешь ты прутья в союзников крови, прельщаясь
Тем, что секиры тупятся в руках твоих ликторов, — значит,
Знатность предков самих восстает на тебя и предносит
Яркий светоч твоим постыдным делам и поступкам.
¹⁴⁰ Ясно, чем выше считается тот, кто грешит, тем заметней
Всякий душевный порок, таящий в себе преступленье.
Что в тебе, если привык ты подписывать ложные акты
В храмах, что дед воздвиг, пред лицом отцовской почетной
Статуи, — прелюбодей, ночной гуляка, укрывший
Спрятанное лицо под плащом из шерсти сантонской?

Вот мимо праха отцов и костей их в лихой колеснице
Скачет толстяк Латеран и сам — хоть консул — колеса
Тормозом сильным жмет, как возница, правда средь ночи;
Но это видит луна, и звезды-свидетели смотрят.
¹⁵⁰ Только лишь кончится срок Латерана службы почетной,
Он среди бела дня возьмется за бич, не стыдяся
Встретиться так с одним из друзей, уже престарелым,
Первый хлыстом взмахнет в знак привета, сена достанет,
Всыплет сам ячменя своей уставшей запряжке.
Он пред Юпитеровым алтарем, по обычаю Нумы
В жертву мохнатых овец принося и бурую телку,
Только Эпоной клянется и писанными на конюшнях
Мордами. Если ж пойти он захочет в ночную харчевню,
Тут навстречу ему выбегает сирофиникиец,
¹⁶⁰ Влажный от пряностей, бывший жилец ворот Идумейских:
Этот харчевник приветствует гостя «царем» и «владыкой»,
С ним и Киана с коротким подолом вино предлагает.
Скажет защитник греха: «И мы, молодые, такими ж Были».
Пусть так: но ведь ты перестал и больше ошибкам
Не поблажаешь? Пусть будет недолгой позорная удаль:
Шалости разные надо сбривать нам с первой бородкой.
Только к юнцам снисходи; Латеран же стремится к холщовым
Вывескам с надписью, к чаше вина в дешевой харчевне —
В пору, когда он созрел для военного дела, охраны
¹⁷⁰ Рек арменийских, сирийских, для службы на Рене, на Истре,
В возрасте мощном, способном хранить безопасность Нерона,
В Остию, Цезарь, его посылай; но легата в харчевне
Надо искать: он там выпивает с каким-то бандитом,
Вместе с матросами, вместе с ворами, с рабами из беглых,
В обществе палачей, мастеров гробовых, среди смолкших
Бубнов Кибелы жреца, что лежит на спине, растянувшись.
Все там вольны равно, и кубок общий, особых
Кресел нет никому, и стол ни к кому не подвинут.
С этаким вот рабом ты, Понтик, как поступил бы?
¹⁸⁰ Верно, в этрусский острог посадил бы, сослал бы к луканам.
Вы же, потомки троянцев, себе позволяете гадость:
То, что сапожнику стыдно, достойно Волезов и Брута?
Что, если сверх приведенных примеров, постыдных и гнусных,
Есть примеры, что нам говорят о худших пороках?
Вот Дамасипп, добро расточив, свой голос подмосткам
Отдал, желая играть в «Привиденье» крикливом Катулла:
Также и Лентул проворный в «Лавреоле» выступил ловко,
Став достойным креста не только на сцене — и в жизни.
Ты извиняешь народ? Извинения нет меднолобым:
¹⁹⁰ Смотрят сидят, как патриции их скоморохами стали,
Фабиев смотрят босых, и звук оплеухи Мамеркам
В них вызывает лишь смех. И зачем продают свою гибель
Эти патриции? Разве Нерон их к тому принуждает?
Зря продают, для игры перед претором, севшим высоко.
Даже представь, что здесь — мечи, а там вон — подмостки:
Что предпочесть? Кому смерть страшна настолько, что станет
Мужем ревнивым Тимелы, товарищем глупым Коринфа?
Впрочем, странного нет в вельможном актере, когда сам
Цезарь кифару взял. Остались дальше лишь игры, —
²⁰⁰ Новый для Рима позор. Не в оружье хотя б мирмиллона,
Не со щитом выступает Гракх, не с клинком изогнутым;
Он не хочет доспехов таких, отвергает с презреньем,
Шлемом не скроет лица; зато он машет трезубцем;
Вот, рукой раскачав, висящую сетку он кинул;
Если врага не поймал, — он с лицом открытым для взоров
Вдоль по арене бежит, и его не узнать невозможно:
Туника до подбородка, расшитая золотом, с крупной
Бляхой наплечной, с которой висит и болтается лента.
Даже секутор, кому приказано с Гракхом сражаться,
²¹⁰ Худший позор при этом несет, чем рана любая.

Если б народу был дан свободный выбор, то кто же —
Разве пропащий какой — предпочел бы Нерона Сенеке?
Чтобы его казнить, не хватит одной обезьяны,
Мало одной змеи, одного мешка для зашивки.
Сын Агамемнона то же соделал, но повод другой был:
Разница в том, что по воле богов за родителя мстил он.
Был Агамемнон убит среди пира; Орест не запятнан
Кровью Электры-сестры, ни убийством супруги-спартанки,
Он не подмешивал яд никому из родных или близких.
²²⁰ Правда, Орест никогда не пел на сцене, «Троады»
Не сочинял. За какое из дел, совершенных Нероном
В годы его свирепств, кровавой его тирании,
Больше должны были мстить Вергиний и с Виндексом Гальба?
Что за деяния, что за художества в цезарском роде:
Радость позора от скверного пенья на чуждых подмостках,
Данная греками честь — заслужить венок из петрушки!
Пусть же портреты отцов владеют наградами пенью:
Длинную сирму Фиеста, костюм Антигоны иль маску
Для Меланиппы сложи Домиция ты к пьедесталу,
²³⁰ Ну, а кифару повесь хоть на мрамор родного колосса.

Кто, Катилина, найдет высокое происхожденье,
Как у тебя, у Цетега? И все же, как варваров дети,
Точно отродье сенонов, готовите ночью оружье,
Пламя несете домам, угрожаете храмам пожаром —
Дерзость, что кару несет зажженных, как факелы, туник!
Консул, однако, бдит, укрощает ваши знамена:
Новый, незнатный совсем человек из Арпина, недавно
Всадником бывший простым, повсюду ставит заставы,
Трудится по семихолмому Риму средь граждан смятенных
²⁴⁰ Подвиг такой в стенах столицы принес ему славу
И титула, поболее тех, что добыл Октавий
Близ Левкады, в полях Фессалии мечом, обагренным
Цепью убийств, — и Рим, свободный тогда, Цицерона
Провозгласил отцом, отцом отечества даже.
В вольских горах другой арпинец, над плугом наемным
Изнемогая, просил за работу обычную плату;
После того по башке получал суковатою палкой,
Если ленилась кирка и медленно шло укрепленье.
Он-то и взял на себя опасность великую в деле
²⁵⁰ C кимврами и лишь один защитил весь Рим трепетавший.
После побоища кимвров, что поле устлали телами, —
Более крупных клевать даже ворону не доводилось, —
Знатный товарищ героя имел лишь вторую награду.
Дециев дух был плебейским, плебейскими были и сами
Их имена, но богам преисподней, земле их отчизны
Было довольно двоих за все легионы и войско
Римских союзников всех и за все поколенье латинов.
Деции сами дороже, чем все, что они сохранили.
Самый последний из добрых царей, заслуживший трабею,
²⁶⁰ Прутьев пучки, диадему Квирина, был сыном служанки.
Консула же сыновья, которым надо бы сделать
Нечто великое ради свободы, что превзошло бы
Подвиг Коклекса и Муция подвиг или же девы,
Тибр переплывшей, тогда границу всего государства, —
Тайно изъяли засов у ворот для возврата тиранов.
Раб сенату открыл преступление, зревшее втайне:
Плачьте, матроны, об этом рабе! А тех справедливо
Палок карает удар и первая римская плаха.
Лучше отцом тебе был бы Терсит, лишь бы сам с Ахиллесом
²⁷⁰ Сходен ты был и владел оружьем работы Вулкана,
Чем Ахиллес породил бы тебя на Терсита похожим.
Сколь бы далеко ни взял и сколь бы вдаль ни подвинул
Имя свое, — ты ведешь свой род от подлого сброда.
Первый из предков твоих, кто бы ни был он, — или пастух был,
Или такой, что о нем и вовсе думать не стоит.