Читаем Сатори в Париже. Тристесса (сборник) полностью

Но еду в такси пятнадцать миль обратно на вокзал Монпарнас и покупаю билет в один конец до Бреста, первый класс, и пока думаю о своем чемодане, и что сказал Гуле, я также теперь припоминаю пиратов Сен-Мало, не говоря уж о пиратах Пензанса.

Кому какое дело? Догоню этих крыс.

Сажусь в поезд средь тысяч людей, выясняется, что в Бретани праздник, и все едут домой.

Есть там такие купе, где могут сидеть обилеченные по первому классу, и такие узкие переулки к окну, где стоят обилеченные по второму, опираясь на окна, и глядят, как мимо катит земля – Я прохожу первое купе вагона, который себе выбрал, и ничего, кроме женщин и детей – Я инстинктивно знаю, что предпочту второе – И я его предпочитаю! Потому что вижу я там не что иное, а «Le Rouge et le Noir» (Красное и Черное), иными словами Вооруженные Силы и Церковь, французского солдата и католического священника, и мало того, еще и двух приятных с виду пожилых дам и причудливой наружности вроде-пьяного парня в углу, итого пятеро, шестое и последнее место мне, «Жану-Луи Лебри де Керуаку», как я тут же и объявляю, зная, что я дома, и они поймут, что семейство мое поднабралось причудливых манер в Канаде и США – что я и провозглашаю, разумеется, только осведомившись «Je peu m’assoir?» (Можно присесть?), «Да», и я извиняюсь через ноги дам и плюхаюсь прямо рядом со священником, шляпу уже снял, и обращаюсь к нему: «Bonjour, mon Pе're»[47].

Вот как надо ехать в Бретань, судари мои.

<p>19</p>

Но бедный священничек, скажем, смуглый, он же шварц, и очень мелкий и худенький, руки у него дрожат, словно от малярии и, поди знай, от Паскальянской болезненной тяги к уравнению Абсолюта, а то и Паскаль, может, напугал его и прочих иезуитов своими чертовыми «Письмами к провинциалу», но как бы то ни было, я заглядываю в его темные карие глаза, я вижу это чудн'oе маленькое попугаичье понимание всего, и меня тоже, и я луплю себя в ключицу пальцем и говорю:

«Я тоже католик».

Он кивает.

«Ношу Священную Королеву, а еще Св. Бенедикта».

Он кивает.

Он такой маленький парнишка, что можно сдуть единственным набожным воплем, вроде «O Seigneur!» (О Господи!)

Но вот я обращаю свое внимание на шпака в углу, который ест меня глазами в точности одного моего знакомого ирландца по имени Джек Фицджеральд, и та же безумная иссохшая ухмылка, словно сейчас скажет «Лана, где бухло спрятал в этом своем дождевике» но он всего-навсего произносит по-французски:

«Снимайте дождевик, кладите на полку».

Извиняясь, ибо приходится стукаться коленками со светловолосым солдатом, и солдат печально щерится (птушта я ездил на поездах с австраляками через всю военную Англию 1943-го), я запихиваю ком плаща наверх, улыбаюсь дамам, которым лишь бы только домой добраться, и к черту всех персонажей, и говорю свое имя парню в углу (как и обещал).

«А, бретонское. Живете в Ренне?»

«Нет, я живу во Флориде в Америке, но родился и т. д. и т. п.» всю долгую историю, которая их интересует, а потом спрашиваю, как звать парня.

Имя у него красивое, Жан-Мари Нобле.

«Бретонское?»

«Mais oui». (Ну да.)

Я думаю: «Нобле, Гуле, Аве, Шанзекре, вот уж полно в этой стране забавных в написании имен» а поезд тут трогается, и священник со вздохом устраивается, а дамы кивают, и Нобле пялится на меня так, будто подмигнул бы в пропозиции не забухать ли нам, долгая дорога впереди.

Поэтому я говорю «Давайте мы с вами прикупим чего в commissaire»[48].

«Если хотите попробовать, ладно».

«А что не так?»

«Валяйте, сами увидите».

И точно, нам приходится нестись, петляя, чтоб ни в кого не врезаться, через семь вагонов, набитых окностоятелями, и сквозь ревущие раскачивающиеся тамбуры, и перепрыгивать через хорошеньких девушек, сидящих на полу на книгах, и избегать столкновений с толпами матросов и пожилыми сельскими джентльменами, и прочей публикой, праздничный поезд домой, вроде Атлантической Береговой Линии, идущей от Нью-Йорка до Ричмонда, Роки-Маунта, Флоренса, Чарлстона, Саванны и Флориды, на Четвертое Июля или Рождество, и все с дарами, как данайцы, которых мы не боимся —

Но я и старина Жан-Мари находим спиртного негоцианта и покупаем две бутылки розового, сидим немного на полу и болтаем с каким-то мужиком, потом снова перехватываем негоцианта, когда он возвращается в другую сторону и почти порожний, берем еще две, становимся закадычными друзьями и несемся обратно к себе в купе, и нам здорово, улетно, пьяно, дико – И не подумайте, что мы не качали друг другу данные туда-сюда на французском, причем и не на парижском, а он ни в зуб ногой по-английски.

Мне даже не выпало случая выглянуть в окно, когда проезжали Шартрский собор с его непохожими башнями, одна на пятьсот лет старше другой.

<p>20</p>

Что меня парит во всем этом, через час того, что мы с Нобле размахивали нашими винными бутылками перед носом у бедного священника, пока спорили о религии, истории, политике, как вдруг я повернулся к нему, дрожавшему себе там, и спросил: «Ничего, что мы тут со своими бутылками?»

Перейти на страницу:

Похожие книги