САТУРН ПОЧТИ НЕ ВИДЕН

Ольховиков не верил тому, что слышал; своими большими серыми глазами он недоуменно смотрел то на Маркова, то на Будницкого, то на Рудина.

- Да, да, вот так, - улыбнулся Марков. - Бой этот нам нужен только для того, чтобы вот он, - Марков показал на Рудина, - имел возможность по ходу боя сдаться в плен.

- Он? В плен? - Ольховиков даже сел на ящик, но тот угрожающе затрещал и старшина вскочил. - Зачем?

- Так надо. •

- В плен? Надо? - у Ольховикова от удивления сорвался голос.

- Раз начальство говорит надо - значит, надо, -

нравоучительно заметил Будницкий. И эта, в общем ничего не объяснявшая сентенция успокоила Ольховикова.

- Ясно - приказ, - сказал он тихо, посмотрел на Рудина и вздохнул: - Ай-яй-яй! Ну и ну…

- Но то, что я сказал, знаете в группе только вы, - продолжал Марков. - Для всех ваших бойцов эта операция не что иное, как разведка боем. И боем осторожным. Понятно?

- Понятно… Ну и ну…

- А раз понятно, идите готовьтесь к делу.

Будницкий и Ольховиков вышли на поверхность и остановились в кустарнике. Глядя на старшину снизу вверх, Будницкий сказал:

- Но что ты знаешь, немец знать не должен. Он, как и твои бойцы, должен думать, что бой как бой. И вроде бы у тебя сил не хватает на решающую атаку. Ясно?

- Уж так ясно, что голова кругом идет!

- Ты это брось! - строго сказал Будницкий. - Голову раскрути в нормальное положение и думай.

- Я думаю, - прогудел Ольховиков.

- Вот что я решил насчет выхода из боя, - помолчав, сказал Будницкий. - Фрицы не должны это почувствовать сразу. Понял? Как почуешь, что скоро рассвет, пошли троих ребят вправо, троих - влево. И чтобы они постепенно, не прерывая огня, отходили лучами в разные стороны, а с рассветом торопились на новую базу. Понял? А остальные пусть продолжают лобовой огонь вблизи. Тогда фрицы решат, что боковой огонь - начало окружения. Понял? Внимание их распадется на три направления, плюс у них заиграют нервы. А ты в это время из лобовой группы снимай по бойцу и отправляй на базу, чтобы, как рассветет, все кругом было тихо и вас там нет. Понял?

- Понял…

В это время в штабной землянке разговаривали Марков и Рудин. Говорили тихо, вполголоса, точно боялись, что их кто-нибудь услышит.

- Единственно, что меня угнетает, - сказал Рудин, барабаня пальцами по столу, - это невозможность управлять событиями после того, как я попаду в плен. Ведь я…

- Это не совсем так, - поспешно прервал его Марков. - Все, что мы делаем для того, чтобы вызвать к вам интерес гитлеровцев, это управление ходом событий. Все зависит от того, Петр Владимирович, каков из себя тот немец, с которым вы в каждом отдельном случае будете иметь дело. И для каждого нужно применять свою тактику. Они сразу же проявят к вам любопытство, услышав ваш великолепный немецкий язык. А как только интерес к вам возникнет, все в конечном счете будет зависеть уже от вас… - Говоря это, Марков прекрасно понимал, что все предстоящее Рудину далеко не так просто, как выглядит сейчас в их разговоре, а главное - он понимал, что Рудин идет на подвиг, который можно считать смертным. Его могут попросту пристрелить, даже не взяв в плен. Его как партизана могут ликвидировать, не доставляя в лагерь военнопленных или в тюрьму, не говоря уже о том, что смертью может окончиться и его встреча с Андросовым. Может случиться самое примитивное: Андросов попросту испугается и откажется от предложения Рудина работать на советскую разведку и для того чтобы еще больше возвыситься в глазах начальства, выдаст Рудина, не боясь никаких угроз с его стороны. Марков отлично понимал, на что идет Рудин, и знал, что сам Рудин также хорошо это знает и понимает. Он сейчас досадовал на себя, что не может поговорить с ним в открытую, чтобы Рудин видел, как он по-человечески тревожится за него.

Рудин вынул из кармана два запечатанных и надписанных конверта и, положив их на стол, сказал:

- Просьба: если погибну, жене и старикам моим письмо перешлите не сразу. Пусть побольше увидят вокруг горя чужого, тогда и свое покажется им легче. А братишке - тому пошлите сразу. Он у меня служит на Черноморском флоте. Будет злее воевать. - Рудин сказал все это просто, без тени рисовки или сентиментальности и, посмотрев в глаза Маркову, спросил: - Сделаете?

- Конечно. А только лучше об этом думать меньше.

- Почему? - поднял брови Рудин и посмотрел прямо в глаза Маркову.

- А черт его знает почему… - вздохнул Марков. - Знаю, на что вы идете, и испытываю перед вами некоторую неловкость. Но поверьте, я сам готов ко всему, и если выпадет мне что-либо подобное, я буду желать себе одного: держаться, как держитесь сейчас вы. Говорю это искренне.

- Спасибо, - тихо произнес Рудин и, помолчав, сказал: - Вообще-то у меня какое-то странное состояние. Спросили бы вы у меня, испытываю ли я чувство страха, я бы не знал, как вам ответить, чтобы это было полной правдой. - Он улыбнулся. - Единственное, что ясно, - умирать не хочется. Но если придется - с тем большей злостью схвачусь с ней, костлявой. Жалко только, если дело сорвется.

- Не сорвется! Мы доведем его до конца.