"Сатурн" почти не виден

Пулька медленными глотками выпил половину кружки и закусил куском сала. Потом повернулся к Добрынину.

— Значит, Святоша Сорокин? Правильно?

— Так точно! — Добрынин вскочил и вытянулся.

— Ты что, трезвый?

— Так точно, трезвый.

— А что же ты тут делал?

— Заставляют, вот и сидел. У меня язва желудка.

— А что ты тут по службе делаешь?

— Навожу порядок в артснабжении.

— А-а-а! Так это про тебя, значит, я слышал. Ну молодец, а то они тут не могли отличить дрова от снарядов. Артиллерист?

— Так точно!

— Звание?

— Лейтенант.

— В Красной Армии что делал?

— Командовал тяжелым орудием.

— Партийным был?

— Никак нет.

— А как же тебе орудие доверили да еще тяжелое?

— За знания, наверное, — улыбнулся Добрынин. — Я ведь на гражданке индустриальный техникум кончил.

— Где?

— В Новосибирске, я и родом оттуда.

— Сибиряк, значит. Это хорошо. Сибиряки — деловой народ. Ну а к нам как пришел? За куском хлеба, за китель или как?

— Не без того, конечно, но главное — я хочу участвовать в вашей борьбе…

— Так… — соображал что-то генерал. — А ты случайно типографское дело не знаешь?

— Сейчас не знаю, а пригожусь — освою. Все же одно — техника.

— Лады. Сейчас ты иди, а утром явись ко мне, будет деловой разговор.

Утром выяснилось, что штаб, в котором служил Добрынин, ликвидирован. Сюда, в поселок, перебирается издательский отдел главного штаба. Пулька приказал Добрынину подыскать помещение для типографии и, кроме того, сделал его своим осведомителем.

— За теми, кто сюда приедет, — сказал он, — нужен глаз да глаз. Вот ты глазом и будешь. Если явится к тебе человек и скажет: «Привет от Пульки», значит, этот человек мой, и ты ему докладывай, как тут, кто и что. Понял?

— Так точно.

Вскоре приехали новые хозяева поселка. Работники издательского отдела одобрили подобранное Добрыниным помещение, но сам он им не был нужен, и он остался без конкретной работы. Но поскольку генерал распорядился, его зачислили на довольствие при издательском отделе. Добрынин болтался без дела. Это было и хорошо, и плохо. Он был волен распоряжаться своим временем, как хотел, но зато был отдален от всего, что его могло интересовать.

В это время Добрынин довольно близко сошелся с начальником госпиталя Курасовым. Это был умный человек лет пятидесяти. Он обладал на редкость непостоянным характером. То был безмятежно веселым и ни о чем серьезном не желал ни говорить, ни думать, а то вдруг впадал в угрюмую хандру и тогда на чем свет стоит клял свою судьбу. Иногда он начинал пить, пил много, но совершенно не пьянел, только становился неудержимо злым. В такие дни работники госпиталя старались не попадаться ему на глаза. К медицине он никакого отношения не имел и был таким же полковником, как покойный Полухин, а до назначения в госпиталь работал в главном власовском штабе. Там, видно, у него что-то случилось. В состоянии мрачного запоя он однажды сказал Добрынину: «Не подошел Курасов в главную собачью упряжку, ликом не вышел». А как-то, будучи в хорошем настроении, заметил: «Люди, Сорокин, как клапаны на баяне, надо точно знать, на какой нажимать. Я нажал не на тот клапан, и вышла не музыка, а бе-е… Судя по тому, что Курасов рассказывал о Власове и его приближенных, он занимал там, в главном штабе, какой-то высокий пост, но все попытки Добрынина узнать, кем он был и что с Ним там произошло, ни к чему не приводили. Он явно не хотел об этом говорить. Так же упорно избегал он и разговора о жизни до войны. Добрынин узнал только, что последние предвоенные годы Курасов прожил на Дальнем Севере. К Добрынину внешне он относился хорошо. Устроил его жить при своем госпитале, говорил с ним довольно откровенно, но иногда Добрынин ловил на себе какой-то странный его взгляд, будто тот напряженно и подозрительно присматривался к нему.

Недели две назад Курасов находился после запоя в тяжкой депрессии. Добрынин сидел вместе с ним у него дома, и они играли в шахматы. Курасов выигрывал.

— Не сдамся, не сдамся, — автоматически повторял Добрынин, лениво подыскивая выход из ловушки.

— К черту! — Курасов смахнул фигуры с доски, выпрямился и заходил по комнате.

Добрынин подумал, что Курасова разозлило его упорство, и уже хотел признать свое поражение, но в это время Курасов снова сел за стол и, глядя ему в глаза, тихо спросил напряженно дрожащим голосом:

— Долго мы еще будем барахтаться в этой грязи, как моржи в шуге?

— О чем вы? — не понял Добрынин.

— Обо всем этом… — Курасов сделал широкий жест рукой. — Освободительная армия! Тьфу! Банда, а не армия. Пьяницы, бабники, уголовники — мусор со всей России. Я не могу больше. Не могу! Хватит!

Добрынин молчал. В эту минуту он пытался выяснить, что в его поведении могло дать Курасову основание решиться на такое опасное признание.

— А тебе что, нравится? — спросил Курасов.

— Что значит «нравится», «не нравится»? — пожал плечами Добрынин. — Во время войны люди работу не выбирают. Важно жить и работать честно, и никакая грязь к тебе не пристанет.