"Сатурн" почти не виден

Добрынин начал рассказывать. Поначалу он часто останавливался, сбивался и поправлялся. Он ошибался даже в хронологии событий. Было очевидно, что он уже не мог стройно представить себе всю историю своего проникновения во власовский штаб, и уже одно это было опасно. Разведчик всегда должен четко видеть всю линию своей жизни и деятельности. Стройность рассказа у Добрынина началась только со времени его знакомства с Курасовым. В этом также таилась своя опасность. Он был, что называется, загипнотизирован одним сюжетом, только о нем и думал, а это лишало его гибкости, которая так необходима разведчику.

Добрынин окончил рассказ и в напряженном ожидании смотрел на Маркова.

— Вы смотрите на меня, как на волшебника, — улыбнулся Марков. — Точно ждете, что я скажу «раз-два» и выну из рукава решение задачи. А я не волшебник, Добрынин. Я такой же человек, как и вы, только опыта побольше. Лучше давайте думать вместе… Нет ли в лексиконе Курасова каких-нибудь словечек, помогающих установить, кто он по своей истинной профессии? Вот таких, как о Севере, о которых вы сообщали.

— Пожалуй, нет.

— Пожалуй или нет? — строго спросил Марков. — Если вы с этим прицелом не наблюдали его, так и скажите.

— Специально не наблюдал. И словечки о Севере я стал замечать только после того, как он однажды сказал, что неплохо знает Север.

— Припомните точно: как он это сказал? В связи с чем?

— Как-то мы говорили с ним о том, где самая красивая природа. Так как я по версии родился и жил в Сибири, я стал расхваливать тайгу. Ну вот. А он в ответ сказал, что его жизнь так сложилась, что он не успевал полюбить одни места, как судьба его забрасывала в новые. «Пожалуй, лучше всего, — сказал он, — я знаю наш Дальний Север». Но…

— Погодите, — перебил Добрынина Марков. — Раньше вы сказали, что он неплохо знает Север, теперь «лучше всего». Припомните это точно.

— Пожалуй, «лучше всего», это будет точнее, — смущенно сказал Добрынин.

— Хорошо. Дальше.

— Он стал ругать природу Севера, называл ее туберкулезной, но тут же, смеясь, добавил, что он там знал идиотов, которым эта чахлая природа нравилась, и они даже видели в ней какую-то красоту.

— Так. Дальше.

— Потом он ударился в философию, что вообще, мол, впечатление об окружающей природе зависит только от того, как в тех местах жилось человеку. Хорошо жил, тогда и все ему там хорошо.

— Это очень важная деталь, Добрынин. Не говорит ли что-нибудь о том, что на Дальнем Севере Курасов был в заключении? Нет ли в его лексиконе жаргонных словечек лагерного происхождения?

— Я-то этих словечек сам не знаю, — ответил Добрынин.

— Он производит впечатление человека интеллигентного?

— Скорее нет. Он мог быть на какой-нибудь административной работе. В этом смысле у него видна хватка. Госпиталь он держит в руках крепко, врачи и весь персонал относятся к нему с уважением, боятся его.

— Стоп! Уважают или боятся? Что больше?

— Пожалуй, больше боятся, особенно когда он в запое.

— Кстати, об этих его запоях. Это с ним бывает часто?

— При мне было уже раза четыре.

— Вы видели, как он в это время пил?

— Один раз. Как раз в последний его запой. Он начался у меня в комнате. Сразу выпил целую бутылку.

— Пол-литра?

— Да. И сказал, что пошел добавлять, как он выразился, северное сияние.

— Странно, странно. Запойные сразу много не пьют… Стойте, стойте, как он сказал? Что он будет добавлять?

— Северное сияние.

— Это выражение лагерное, — сказал Марков, но, подумав, добавил: — Впрочем, нет. Им пользуются и просто северяне.

Затем Марков и Добрынин вместе проанализировали все разговоры, когда Курасов предлагал бежать к своим. Как ни был придирчив Марков, он не смог обнаружить ничего, что говорило бы о провокационном характере предложений Курасова. Странно было только то, что он так уверенно говорил не только от своего имени, но и от имени того своего друга — «человека при Власове». Одно из двух: или тот человек действительно является большим его другом и он хорошо знает его настроения, или же тот человек «при Власове», располагающий возможностью, по выражению Курасова, «заиметь золотые документы», не больше как приманка для Добрынина. Причем приманка эта может преследовать две цели: или чисто провокационную, чтобы добиться согласия Добрынина на бегство, а затем предать его, или же это просто лишний довод, чтобы склонить Добрынина к бегству, которое Курасов действительно затеял.

Они разговаривали до тех пор, пока появившийся из штольни Коля не сообщил, что скоро начнет светать.

Было решено, что в отношении Курасова Добрынин будет придерживаться выжидательной позиции, а пока всеми силами должен стараться выяснить хоть что-нибудь о самом Курасове. Кроме того, он должен попытаться установить, что это за «человек при Власове» и в каких он отношениях с Курасовым. Одновременно Добрынин должен отыскивать совершенно новые цели. Марков все же считал, что Добрынин влез в объект, который может пригодиться.