Саван алой розы (СИ)

Господин Лезин назывался теперь Григорием Осиповичем, а не Гершелем. Имел в собственности большой особняк возле Литейного, с широкой подъездной дорожкой, оранжереей и поражающим воображение английским садом. У фасада особняка шумел фонтан, а с тыльной его стороны темнел поросший кувшинками небольшой пруд, в котором плавали лебеди да утки. Словом, жил господин художник шикарно и, по всему было видно, доход имел приличный – уж неизвестно, от картин был тот доход, или от чего другого.

Впрочем, лукавить Лезин не стал, расставил точки сразу.

– Писанием картин я никогда не занимался всерьез. Да, учился этому ремеслу в детстве и юности, но… право, понимал, что вторым Репиным мне не стать и, даже на хлеб себе я едва ли кистью и красками заработаю.

Господин Лезин принимал сыщиков в своем кабинете – просторном, дорого и даже с шиком обставленном. Предложил гостям устроиться в креслах с шелковой оббивкой, а сам остался сидеть за письменным столом, чуть возвышаясь над посетителями. За спиной его находился ростовой портрет императора Александра III, а в стороне уютно трещал камин.

Выглядел моложаво. По возрасту Лезину сейчас должно было быть чуть за пятьдесят, однако ж он казался не старше Дениса Соболева, с которым приятельствовал, и который был так любезен, что поделился с Кошкиным адресом.

Рассказывать, что ведется расследование убийства Аллы Соболевой, Кошкин пока что не стал. Уж очень большие подозрения у него имели по поводу Лезина, а потому зайти решил издалека. Солгал, будто в архиве случился пожар, и он занимается тем, что восстанавливает материалы дела об убийстве актрисы Журавлевой.

– В интересующий вас период времени я был полицейским осведомителем, – пожав плечами, легко признался Лезин. – С Глебовым я свел знакомство по настоянию моих кураторов. Это был 1866 год, вскорости после выстрела студента Каракозова15. Сами понимаете, господа, жандармерия, обжегшись на молоке, дула на воду и брала на карандаш всех мало-мальски подозрительных персон. Кто-то донес, что дворянин Глебов на своей даче, что на Черной речке, сколотил шайку и готовит заговор с целью свержения государя императора. На даче я пребывал с мая по август и за это время полностью убедился, что все эти заговоры – не более чем пьяная болтовня. Глебов – обыкновенный пьянчуга и бездельник, а не революционер. Единственное значимое происшествие за все лето – убийство той актрисы, Журавлевой. Но, хоть жандармы и пытались выжать из этого убийства что-то, очевидно было, что это обыкновенные любовные страсти. В пылу ссоры бедняжке разбил голову бывший любовник: все предсказуемо и скучно.

Говорил Лезин неспешно и обстоятельно, с приличной долей цинизма. Спокойным уверенным взглядом он взирал на Кошкина да иногда на Воробьева, и деятельности своей ничуть не смущался. А деятельность эту в народе попросту звали доносами.

Хоть Лезину и делало честь, что топить Глебова он не стал. А ведь, судя по дневниковым записям Аллы Соболевой, донести ему было о чем.

– Вы отлично помните те события, уже двадцать пять лет минуло… – хмыкнул Кошкин.

– Двадцать восемь, – поправил Лезин. – Да, у меня отличная память, не жалуюсь. В моей деятельности без этого никуда.

– Однако сейчас, насколько могу судить, вы агентурной работой не занимаетесь? – спросил Кошкин.

Спросил не очень уверенно: вот был бы номер, если в доносчиках он ходит и теперь. А впрочем, если и ходит, все равно ведь не признается.

Лезин, понимая суть его заминки, довольно улыбнулся. И, поведя бровями, обронил:

– Не занимаюсь. Уже лет десять как весьма удачно женился на генеральской вдове и службу оставил.

– Супруга ваша тоже дома сейчас?

– Супруга с дочерью на водах, в Европе.

Кошкин кивнул: только верить на слово и оставалось.

– Григорий Осипович, после суда над Гутманом приходилось ли вам видеться с кем-то из тех, кто был на даче тем летом?

– Сомневаюсь, что эти сведения в сгоревших архивах были, – открыто усмехнулся Лезин. – Да и не пишете вы, я вижу, ничего. Впрочем, должно быть, у вас господа, тоже отличная память, профессиональная. Что ж, скрывать мне нечего, стыдиться тоже. Тем более что ни с кем из той компании я более никогда не виделся. Разве что мельком, в толпе. О Глебова, конечно, слышал, что вскорости после суда уехал – а точнее от жандармов сбежал – куда-то в Европу. Женился там, но жена то ли умерла, то ли попросту бросила его. Как бы там ни было вернулся один и с тех пор жизнь его пошла по наклонной. Оказалось, что он всем вокруг должен, имения и особняки с молотка продали, и осталась у него одна-единственная эта дача на Черной речке, где он тихо жил да спивался. Ужасная судьба, врагу не пожелаешь. Право, даже не знаю, жив ли он еще.

– Умер чуть больше месяца назад, – подсказал Кошкин.

– Сердце? – помрачнел Лезин.

– Чахотка, кажется, – вдруг подсказал Воробьев, осведомленности которого Кошкин немало удивился. – От нее год назад сын его умер.

– И сына не сберег, – тяжко и будто бы искренне вздохнул тот. – Ужасная судьба, ужасная.