Саван алой розы (СИ)

– Вы организовали наблюдение за домом и прудом? – снова догадался Воробьев.

– Разумеется. Если станет искать что-то в пруду – возьмем с поличным.

Кирилл Андреевич помолчал, осмысливая:

– Вы полагаете, мы найдем там картины, драгоценности и каминные часы с дачи вдовы Соболевой? Умно, Степан Егорович. Если ограбления дома не было, а была, так сказать, подделка под него, то ценности нужно где-то спрятать. А пруд – идеальное место. Лучше, пожалуй, только Нева, через которую Лезину непременно пришлось бы перебираться с добром Соболевых.

Кошкин бросил на него недовольный мрачный взгляд, но Воробьев был серьезен. Кошкину и самому приходило в голову, что в Неву сбросить ценности и проще, и безопасней. Просто потому, что найти каминные часы на дне Невы невозможно – если не знать точного места. Так что приходилось надеяться, что у подозреваемого была причина спрятать ценности именно в своем пруду…

– А вы уверены, что это и впрямь не было ограблением, Степан Егорович? – не унимался Воробьев с вопросами, которые Кошкин непременно счел бы каверзными, если бы знал Воробьева чуть хуже и допускал бы, что тот умеет иронизировать.

Он терпеливо объяснил:

– Будь это ограблением, ценности давно бы где-то всплыли. Не в Неве, я имею в виду, а у скупщиков да в ломбардах. Вам непременно стоит завести в таких местах своих людей, Воробьев, если хотите остаться на нашей службе. Почти полгода прошло с убийства вдовы: я по своим каналам пытался уж не раз отыскать эти ценности – ничего. И правда, как в воду канули. Сестру Нурминена теперь уж непросто допросить будет. Уехала она. Но при отъезде ни часов, ни картин при ней не было – то в документах дела обозначено. Выходит, или наш садовник с сестрой – гениальные грабители, что вряд ли, или ограбление было лишь для отвода глаз. В любом случае, ценности нужно найти непременно – где ценности, там и убийца.

Глава 18. Роза

декабрь 1866 – октябрь 1893

Запертая днями и ночами в старой своей комнате, Роза будто выдохнула и не знала, как сделать новый вдох. Не жила, а существовала, безразличная ко всему и ко всем. Она уже смирилась, что это и есть ее судьба – жить и умереть когда-то в этой самой комнате. Но случилось иначе: отец надумал выдать ее замуж. За православного. А значит, Розе предстояло креститься.

Матушка плакала, спорила с отцом, ругалась. Измену вере она считала большим грехом.

А Роза толком не понимала, что она по этому поводу чувствует. Она была покорна воле отца – теперь уж и мысли не возникло перечить, выдай он ее хоть за самого Дьявола. У нее на руках был гет, разводное письмо от Шмуэля, позволяющее ей выйти замуж во второй раз. Лютеранский пастор так и вовсе сказал, что брак их был незаконным. Православный священник, к которому несколько раз привозил ее батюшка, тоже сказал, что это благое дело, что греха за ней не будет, и что, крестясь, она будто бы начнет новую жизнь. Все прошлое оставив в старой. Ей даже имя придется взять другое, из православных Святцев. Наверное, только это и помогло Розе смириться – возможность начать новую жизнь.

Она не верила, что будет счастлива с ее новым мужем, не верила, что ей вовсе позволительно быть счастливой после всего… но так хотелось на это надеяться, когда священник отечески гладил ее руку и говорил ровным убаюкивающим голосом.

– Главное, мужу расскажи все как было, дитя. Прошлой жизни от него не скрывай, – напутствовал священник, и Роза послушно кивала.

Она была откровенна с православным батюшкой, куда откровенней, чем с пастором – как все было у нее со Шмуэлем, так и рассказала. Советовалась, как ей быть. Или надеялась, что батюшка услышит все – и запретит новый брак. Напрасно надеялась.

Розе было все равно, а православный батюшка крестил ее под именем святой мученицы Аллы Готфской. Имя это не понравилось Розе сразу, и уже тогда она поняла, что никакого счастья в новой жизни у нее не будет.

Особенно после того, как впервые увидела своего будущего мужа… Седого старика, морщинистого, дурно пахнущего, медлительного и скучного. Еще и со взрослым сыном.

Василию Соболеву не было тогда и сорока лет – но семнадцатилетней Розе он и правда казался отвратительным стариком, даже старше ее отца.

– Почему он, батюшка? – потухшим голосом, ни на что не надеясь, спрашивала она отца перед самым венчанием. – Я бы лучше при вас с маменькой была всю жизнь… За счастье бы это сочла! Неужто вы меня так и не простите никогда?

Отец был холоден. Смотрел сурово. И все-таки молвил:

– Уже простил. Глупая, тебе бы радоваться, что теперь хозяйкой в своем доме станешь! Непорядок это, чтобы моя дочь – и незамужней осталась. А муж у тебя хороший будет, не голь перекатная, не какэр16. И тебя попрекать не станет за былое! – Роза ниже склонила голову. – Напротив – рад-радехонек, что я согласие на брак дал. В близкий круг да в управление банком я его, конечно, никогда не пущу, пусть не надеется. Но жалованием на обижу. И дом вам подарю для житья – о том не переживай.