Саван алой розы (СИ)

– Нашел. Свиделись они. Тогда, наверное, и тетрадки отдал и адресок записал. Уж после он Сергею Андреевичу признался, что рассказал Розе всю правду, как было. Что не убивал он актрису.

– А Роза?

– Не поверила, конечно! – фыркнула Анна Сергеевна. – Гутман со слезами на глазах рассказывал, как она от него шарахалась, как от чумного, да молила не трогать ее да ее детей.

И даже после того признания ни Глебов, ни Анна Степановна не посчитали нужным пойти в полицию или хоть тет-а-тет подтвердить бывшей подруге правоту слов ее мужа. Для этого им понадобилось выждать еще десять лет.

– Ведь это десять лет назад было? – уточнил Кошкин. – Десять лет назад Гутман вернулся в Петербург? – Поинтересовался невзначай: – а что же, у Розы Яковлевны были основания опасаться за свою жизни или за жизни детей?

Анна Степановна глянула недобро:

– Знаю я, к чему вы клоните. Когда родственничков Розы-то поубивали – и в газетах про то писали, и слухи разные ходили. Что, мол, каторжане злодейство учинили. Учинили-то, может, и каторжане, только Самуил к тому непричастен! Я в этом и поклясться готова! Он с каторги калекою вернулся, ноги ниже калена нет, отморозил. И жил он тихо, как дряхлый старик, вот в этой самой комнатенке и жил. Какой из него грабитель?!

Напору женщины в этот раз Кошкин поддался: если все так, как она говорит – а не верить вроде причин нет – то ладная версия о причастности Гутмана к ограблению Бернштейнов и правда трещала по швам.

– Так что же Роза Яковлевна так и не бывала здесь? – спросил тогда Кошкин. – Не приехала по адресу, что оставил ей Гутман?

Анна Степановна выдохнула, тяжко и обессиленно. Призналась:

– Приехала. Однажды. Тогда-то, во время похорон Сереженьки, она убежала сразу, как Сергей Андреич правду ей сказал. Вся в слезах убежала, накричала даже на него, наговорила всякого… А спустя два дня приехала сюда, на Васильевский. Не меня, видать, рассчитывала найти. К Самуилу ехала прощения просить, что не поверила ему тогда. А как узнала… рыдала пуще того, как на кладбище.

Кошкин насторожился:

– Где Гутман сейчас?..

– На погосте на иховом, на еврейском, – негромко обронила женщина. – Не дождался он, пока его Роза правду узнает.

* * *

Анна Степановна сказала правду: могила Самуила Штраубе отыскалась на еврейском Преображенском кладбище, что на южной окраине столицы. Датой смерти значился декабрь 1892. Года Гутман не дожил до встречи с Розой и раскаяния ее так и не услышал.

* * *

Когда возвращались, над Петербургом уже висели ранние осенние сумерки, и Кошкин то и дело поглядывал на часы, торопил ездового. Светлана вряд ли упрекнет хоть словом, но расстроится, что его долго нет. А расстраивать ее Кошкину не хотелось. После той ссоры меж ними и так поселился холодок, и Кошкин понятия не имел, как его растопить. Надо было хоть цветов в лавке купить, – запоздало подумал он, – всякая женщина любит цветы. А впрочем, Светлана не «всякая». Нужно непременно выкроить завтра время, заехать к ювелиру и выбрать для нее браслет или сережки… Он, правда, не был уверен, что и браслет растопит сердце такой, как Светлана, но лучше ничего выдумать не смог.

И еще горше ему становилось от понимая, что он действительно не знает, что может растопить ее сердце. Не знал он, о чем она думает, оставаясь в их квартире одна целыми днями, не знал, о чем мечтает, не знал, чего хочет…

Кошкин торопился, и тем более его удивило, что протеже Воробьев попросил ехать мимо Фонтанки, там намереваясь выскочить.

– Хочу еще раз трости Лезина посмотреть, – хмуро пояснил он.

– Чего ж так? Перестали себе доверять? – хмыкнул Кошкин.

Кирилл Андреевич отводил глаза, как нашкодивший школьник – нелегко ему было признаваться в собственном промахе. Но все-таки признался:

– Обязан перед вами извиниться, Степан Егорович. Я ошибался кругом, а вы были правы – и насчет цветочницы, и насчет Лезина. Посему, выходит, и насчет тростей его ошибиться не должны: пусть сейчас на них нет крови, но была! А он смыл, подлец! Но следы все равно могли остаться. Я думаю, металлические части нужно открепить – может, под них кровь попала.

– Толково, – кивнул Кошкин. – Попробуйте. Но, помилуйте Бога, не сейчас. Ночь на дворе, а у вас ребенок дома. Дочка отца, вероятно, вообще не видит.

– Не будем об этом, Степан Егорович, – стоял на своем Воробьев. – Раз от меня толк есть лишь в лаборатории, то нужно хоть там выложиться. Я прежде хотел просить вас изъять для анализа точно так же трости у Дениса Соболева, но теперь уж не стану. Вам видней как следствие вести.

Воробьев каялся, и слова эти – особенно о согласии с методами Кошкина – должны бы быть ему как елей на душу. Но отчего-то таковыми не были. Напротив, Кошкин снова начинал чувствовать неловкость, будто дитя малое обманывал. Всех подоплек, которыми Кошкин руководствовался, протеже, конечно, не знал.

– Забрать в лабораторию трости Соболева – дело, конечно, хорошее, – неожиданно согласился Кошкин. – Так и поступим, если с Лезиным ничего не выйдет. Но сперва его нужно проверить как следует – а с Соболевым не спешить.