Саван для соловья

Ее жилец как нельзя лучше подходил к своему жилищу. Он выглядел до занудного аккуратным. Делглиш решил, что этому молодому человеку лишь немногим больше двадцати. Его рыжеватый свитер с воротником поло был безукоризненно чистым, каждый рукав аккуратно и абсолютно одинаково закатан, а из-под ворота свитера выглядывал краешек ослепительно белой рубашки. Потертые голубые джипсы, без единого пятнышка; были тщательно выстираны и отглажены. По центру каждой брючины шла отутюженная стрелка, а внизу их аккуратно подвернули и подшили, что при такой неформальной экипировке выглядело совершенно неуместным. На ногах Арнольд Доусон носил кожаные сандалии с пряжками, какие обычно можно увидеть на детях, и никаких носков. Почти белесые волосы были пострижены на средневековый манер, они шлемом обрамляли худощавое выразительное лицо с крючковатым, несколько крупным носом, небольшим ртом правильной формы и слегка капризным изгибом губ. Однако самым замечательным в наружности Доусона были уши. Таких крохотных ушей, как у него, Делглиш ни разу не видел ни у одного мужчины. Совершенно бескровные, они казались слепленными из воска. Он сидел на перевернутом желтом ящике с опущенными вниз длинными руками и внимательно глядел на Делглиша, похожий на центральную фигуру какой-то сюрреалистической картины, странный и как нельзя лучше соответствующий ячеистым стенам своего жилища. Пододвинув один из ящиков, Делглиш уселся напротив парня.

— Вам, разумеется, известно, что она умерла? — спросил он.

— Да, я читал об этом в утренних газетах.

— А вы знали, что она была беременна?

Это известие наконец-то вызвало какие-то эмоции. Напряженное лицо пария побледнело. Прежде чем ответить, он вздернул голову и несколько секунд смотрел на Делглиша:

— Нет, не знал. Она мне ничего не говорила.

— Она была на третьем месяце беременности. Случайно, не от вас?

Доусоп опустил взгляд на свои руки:

— Вполне возможно. Я не принимал никаких мер предосторожности, если вы это имеете в виду. Она говорила, чтобы я ни о чем не беспокоился, потому что сама обо всем позаботится. Она же, в конце концов, медсестра, и я надеялся, что она знает, как обезопасить себя.

— Как я подозреваю, она этого все же не знала. Может, вы расскажете мне обо всем по порядку?

— А я обязан?

— Нет. Вы не обязаны ни о чем говорить. Вы даже можете потребовать адвоката и как можно дольше тянуть волынку. Но какой в этом смысл?

Никто не обвиняет вас в ее убийстве. Но кто-то же сделал это? Вы знали ее и, по-видимому, любили. По крайней мере, какое-то время. И если вы хотите помочь нам, то постарайтесь пересилить себя и рассказать все, что знали о ней.

Доусон медленно поднялся на ноги. Он выглядел неторопливым и неуклюжим, словно старик. Растерянно осмотревшись вокруг, как если бы он что-то искал, Доусон сказал: — Я приготовлю чай.

Он поплелся к газовой плитке с двумя конфорками, пристроенной в правой части убогого бездействующего камина. Взвесив в руке чайник, словно проверяя, достаточно ли в нем воды, он зажег газ. Затем достал две кружки и поставил па ящик, который разместил между собой и Делглишем. В нем хранилась стопка газет, сложенных так аккуратно, будто их никогда не читали. Застелив одной из них поверхность ящика, он расположил на нем голубые кружки и бутылку с молоком с такой чопорностью, как если бы они собирались пить чай из роскошного сервиза. До тех пор, пока чай не поспел и не был разлит, он не проронил ни слова. Затем наконец сказал:

— Я не был ее единственным любовником.

— Она сама рассказала вам об остальных?

— Нет, но мне кажется, один из них был врачом. А может, и больше чем один. При данных обстоятельствах в этом нет ничего удивительного. Как-то мы разговаривали о сексе, и она сказала, что характер мужчины полностью проявляется во время занятий любовью. То есть если он эгоист, бесчувственная скотина или садист, то в постели этого ему не утаить, хотя когда он в одежде — вполне возможно. Потом она рассказала, что переспала с одним хирургом, после чего у нее возникло подозрение, что все тела, с которыми он до сих пор имел дело, были предварительно подвергнуты анестезии. Этот субъект так увлекся техникой секса, что ни разу не вспомнил, что имеет дело с бодрствующей женщиной. Она смеялась над подобными вещами.

— Но вы не считаете, что она была счастлива? Кажется, Доусон задумался. Только, бога ради, не нужно говорить: «А кто счастлив?» — подумал Делглиш.

— Нет. Не совсем. Не всегда. Но она умела быть счастливой. А это очень важно.

— Как вы познакомились?