Савелий Крамаров. Сын врага народа

Савелий уже чувствовал себя жестким профессионалом, смело выходил на сцену, не сомневаясь в успехе, в общем успехе выступления, хотя знал, что его появление на сцене сопровождается шквалом аплодисментов — благодарностью за его киноискусство, а уход — аплодисментами приличия блестящему киноартисту, решившему на веселой ноте побеседовать со своим кинозрителем. Ударного номера в его концерте не было. Пантомимы не оказались таковым. И Шульману показалось, что он приехал не готовым для выступления за границей, тем более он удивлялся этому, зная трудолюбие Савелия и тщательную работу с репертуаром.

Начало концерта не предвещало однообразия и скуки. Савелий появлялся на сцене в брюках с порванным ремнем, в рубашке без рукава и тапочках: «Дамы и господа, извините за мой необычный вид. Это все, что оставила мне московская таможня». Далее шла переделанная для Европы моя реприза. «В России мне приходилось играть дураков, пьяниц, хулиганов, забулдыг, и мне очень приятно, что вы встретили меня, как своего родного человека». Зал улыбался, а далее… Крамаров ничем не удивлял его. «Нужен хеппенинг! Нужен хеппенинг! — ворчал Шульман. — Это не мои слова, а Питера Брука, двоюродного брата режиссера из Театра сатиры Плучека. Этот Плучек писал в анкетах, что у него нет родственников за границей. А в Лондоне жил его брат — известнейший в мире режиссер, лучший постановщик пьес Шекспира. Наверное, Плучек считал себя не менее талантливым, чем зарубежный братец. Черт разберет, кто из этих братьев гениальнее и кто из них носит свою фамилию, является ли по метрике Плучек Бруком или Брук Плучеком, но именно английский Брук писал, что зритель, приходя в театр, должен удивиться или пьесе, или ее режиссерскому решению, или необыкновенной игре актеров. Иначе он не получит хеппенинга — удивления и жизнь его по-прежнему останется однообразной, скучной, и он поймет, что зря выбросил деньги за билет!

— Что же делать? — побледнел Савелий.

— Ты взял с собою фонограмму своей песни из телебенефиса?

— Нет.

— О чем же ты думал?

— Готовился к гастролям… Как мог… — растерянно пролепетал Савелий.

— Обычная история, — вздохнул Шульман, — едущие сюда русские артисты не учитывают, что эмигранты быстро впитывают новую культуру, новый быт, социальные новшества. Здесь нет растяп, простофиль, недоумков… Они есть, но над ними не смеются. Их просто не возьмут на работу. Определят в благотворительное учреждение. Не более.

Савелий почернел от переживаний, от жестокой правды и пожалел, что не подумал об этом, что не зашел посоветоваться с Евстигнеевым, Леоновым, Вициным… Ведь из всех пантомим на публике пользовалась успехом только та, чье решение подсказал Георгий Михайлович. Хирург во время операции наматывает на руку кишки человека, а потом бросает их обратно в полость живота, при этом выпучивая глаза, покачиваясь от выпитого и делая вид, что пьяному и море по колено. Самое невероятное нашло форму сценически оправданного условного выражения. Савелий обескуражен.

— Может, вместо части пантомимы рассказывать о том, как препятствовали моему выезду из России? — предлагает Савелий.

— Уже лучше, — говорит Шульман, — но это надо рассказывать с улыбкой, с анекдотами. Где ты здесь найдешь автора? Надо придумать неожиданную концовку Пусть крошечную, но неожиданную! — требует Шульман.

— Конечно, — соглашается Савелий. Он берется за новую и мучительную профессию автора. И через неделю вместе с Шульманом придумывает концовку, иронически оправдывающую приглашение зрителей на свой концерт.

«Спасибо за то, что вы пришли, — говорит Савелий, — а могли бы и не прийти. Сэкономили бы десяток шиллингов. Но зато! — с пафосом говорит он. — Но зато вы до конца жизни не узнали бы, что Савелий Крамаров — еврей!»

Кто-то из зрителей улыбается, кто-то смеется и даже аплодирует.

— Гут! Зеер гут! — хлопает Савелия по плечу Шульман. — А я уже собирался разрывать с тобою контракт! Теперь еще поработаем…

«Сколько времени?» — не терпится узнать Савелию, но он сдерживает любопытство и только сейчас понимает, какому риску подвергал себя, рассчитывая за границей выехать только на эстрадных выступлениях. Сольный эстрадный концерт надо готовить годами, и вообще эстрада — не его дело. Бешеные аншлаги в России — это дань ему, киноартисту, желание увидеть его «живым». Надо было еще в России налаживать зарубежные киносвязи, искать себе другое амплуа. Он часто вспоминал американские фильмы, увиденные в детстве, после войны, вспоминал сюжеты, эпизоды, но не находил там места ролям, что играл в Союзе. Там другая жизнь, там не надо высмеивать и воспитывать высокопоставленных дураков, их никуда не выберут и никуда не назначат, а хулиганам, да еще чокнутым, место — за решеткой или в тюремной больнице, где лечат принудительно.