Саврасов. Рождение весны. Страницы жизни художника

Гончары — еще не окраина, но довольно отдаленный район, похожий на деревню. Летом — из-за обилия садов. Осенью — из-за грязи, подолгу не высыхающих луж — ни пройти, ни проехать.

Ну да осенью Алешке и ходить особенно некуда. Только в школу — начальную трехклассную. А она от дома неподалеку.

Ученье давалось Алешке легко, свободного времени хоть отбавляй!

Как-то после уроков он оказался возле каморки старика учителя. Дверь была приоткрыта. Алешка заглянул в каморку и глазам не поверил: учитель рисовал.

С тех пор Алешка часами торчал за спиной учителя; следил, как он трясущимися руками срисовывал из журналов картинки: незатейливые морские виды, багровое солнце, поднимающееся из-за гор.

Поначалу учительские картинки казались Алешке недостижимым мастерством: «Где уж мне так!» Потом осмелел.

Однажды пришел к учителю, что-то пряча за спиной. Постоял, переминаясь с ноги на ногу, и, решившись наконец, положил на стол свернутые трубкой листы бумаги.

Учитель развернул их, расправил, разложил на столе — ловко срисованные рассветы, закаты, бури на море.

— Алешенька! Шикарно! — просиял старик. — Тебе б по художеству пойти!

Учитель сказал то, в чем Алешка сам себе не решался признаться, но о чем втайне мечтал. После учительского одобрения ему вдвойне не хотелось отказываться от ненавистного отцу «художества».

Только вот как сломить его упрямство?

Алешка знал, что учитель сбывал рисунки — какие получше — на толкучке. Как-то старик похвастался выручкой: смотри, мол, не зря время трачу.

«Что, если и мне попробовать? — подумал Алешка. — Пожалуй, отец раздобрится, перестанет считать рисование пустым делом!»

Только как за это взяться? С чего начать?

О том, чтобы сразу отправиться с картинками на толкучку, Алешка и подумать не мог — боязно. Еще осрамишься, чего доброго, на смех подымут.

Он решил сначала пойти приглядеться…

На толкучке у Проломных ворот Китай-города он и встретился с Сашей Воробьевым, «Воробьем», как чуть не с первого дня знакомства окрестил его Алешка.

Теперь они и сами бы не сказали, кто кого первый приметил. То ли Воробей обратил внимание на голенастого Алешку в больших, не по росту сапогах — отцовские донашивал. То ли Алешка на тщедушного Воробья — он сидел на земле у самой стены и уплетал кашу из железной миски.

Паренек опорожнил миску, пересчитал оставшиеся «грошики» и подмигнул Алешке:

— Айда чаевничать!

Ребята гляделись в натертый до блеска самовар, как в зеркало, — и покатывались от смеха. Уж очень они там смешно выглядели.

Потом отправились глазеть на товары, выставленные в бесчисленных лавчонках, а то и разложенные прямо на земле: диковинные подсвечники, старые книги, невесть какой давней моды одежда, засиженные мухами литографии.

Допоздна ребята бродили по городу, толкуя о том, о сем. Напоследок уговорились снова встретиться.

В этот день Алешка узнал о своем новом друге не так уж много.

Правда, Воробей рассказал, что в Москве у него никого нет — приехал из деревни: страсть как хотел взяться за учение. Но о том, куда поступил учиться, ни словом не обмолвился. И Алешке не пришло в голову спросить.

О том, что Воробей состоит воспитанником Училища живописи, живет помощью — не слишком щедрой! — господ-попечителей, Алешка узнал позднее. И с этого дня давние надежды перестали ему казаться такими несбыточными. Воробью тоже нелегко пришлось, а вот добился-таки своего! Чем же он хуже? Может, и ему посчастливится!

Правда, в свой план Алешка друга не посвятил. Если получится, можно и рассказать. А пока ни к чему…

Алешка не мешкая взялся за дело. Забрался на чердак, подальше от отцовских глаз, и принялся срисовывать журнальные картинки. Рисовал гуашью — красками, похожими на акварель, но более плотными, непрозрачными из-за добавленных в них белил.

Когда все было готово, Алешка свернул картинки трубочкой и, заранее робея — как-то все обернется? — отправился на толкучку. Но продал картинки не там, а в лавчонке на Никольской улице. Так долго толокся перед глазами торговца, что тот сам его спросил:

— Что там у тебя?

Торговцу книгами приглянулись три рисунка: «Рассвет», «Закат» и «Извержение Везувия».

Он бросил на прилавок несколько монет. Алешка, не считая, сгреб серебро в ладонь и выбежал на улицу.

Если бы отец был дома, Алешка, пожалуй, тут же все ему и выложил. Но отец все не приходил. И Алешку стали одолевать сомненья: так ли все получится, как он предполагал, не рассердится ли отец? И посоветоваться не с кем…

Алешкина мать умерла около трех лет назад. А до этого долго болела. В памяти остались бледное, уставшее от боли лицо, тонкие, лежащие поверх одеяла руки. Да еще словечко, которое мать произносила, грустно улыбаясь, а отец резко, осуждающе: «Непутевый!»

Мачеху Алешка встретил, потупив глаза: ждал плохого. Но быстро оттаял. Татьяна Ивановна была заботлива и улыбчива. Да и отец как-то помягчел. Словно светлее стало в доме с приходом Татьяны Ивановны.

Алешка, недолго думая, рассказал о своей коммерции мачехе.

Татьяна Ивановна слушала внимательно. Потом пересчитала Алешкин доход. Кое-какую мелочишку ему выделила. Остальное спрятала.