Саврасов. Рождение весны. Страницы жизни художника

Письмо

секретаря совета Московского художественного общества А. К. Саврасову. Июнь 1882 года

«Господину преподавателю Училища живописи, ваяния и зодчества, академику, надворному советнику Саврасову.

По распоряжению совета имею честь уведомить, что 22 мая с/г. советом общества Вы уволены от ныне занимаемой должности».

Секретарь совета

Лев Жемчужников

Из дневника

дочери А. К. Саврасова Веры Алексеевны Саврасовой

«Когда моя мать переехала на отдельную квартиру, отец часто приходил к нам, продолжал интересоваться нашим учением. Разлука с семьей очень удручала его, но средств для жизни с семьей он не имел. Мать наша старалась, чтобы мы, дети, не знали о его жизни».

Москва-река

Когда гравер Иван Павлов вспоминал свое детство, он всегда рассказывал об этой встрече…

В то лето он жил вместе с родителями в деревне Строгино.

Поутру Ваня сбежал по петляющей среди берез тропинке к реке и замер от неожиданности.

На обычно безлюдном берегу сидел, положив на колени большие узловатые руки, седобородый старик в длинной серой блузе.

Может быть, мальчуган прошел бы мимо старика, но он смотрел окрест с таким вниманием, будто видел что-то необычайное. А вокруг все было донельзя обыкновенно: поблескивающая на солнце река, поросший травой берег, сбежавшие к самой воде березки.

Это казалось загадочным, непонятным.

«Откуда он пришел? — думал мальчуган. — Что здесь делает?»

За спиной старика, на траве, лежала потрепанная рисовальная папка.

«Художник», — догадался Ваня.

О том, что он встретился с Алексеем Кондратьевичем Саврасовым, мальчуган узнал позже, после того как рассказал о седобородом старике отцу: кто-то уже видел художника в этих краях.

Потом мальчуган узнал и о бедственном положении некогда прославленного художника: о преследующей его нищете, о трущобах, в которых он ютится. Об этом любили потолковать досужие языки — сетовали на превратности судьбы, сокрушались о погибшем таланте.

Оснований для подобных толков как будто было более чем достаточно. Работы Саврасова перестали появляться на выставках. Имя художника уже не встречалось в газетных статьях…

А его нынешнее положение было достаточно известно — он оказался в «подвале жизни». Ему приходилось продавать свои произведения подворотным букинистам по цене ненамного больше той, что он получал когда-то на толкучке за свои детские рисунки, украшать отдельные кабинеты трактиров за скудную трапезу и рюмку горячительной, платить своей работой за ночлег. Прожил как-то несколько дней у владельца магазина эстампов «Ницца» — оставил в уплату за приют вариацию на тему знаменитых «Грачей». Несчетное число саврасовских работ рассеялось по торговым рядам и лавкам — больше художнику нечем было расплатиться.

Где уж тут, кажется, думать о серьезной работе, сохранить прежнюю требовательность к себе!

Но вот забрел однажды к Саврасову на Моховую в меблированные комнаты его давний приятель художник Неврев. Вошел — и застыл в дверях, потрясенный стоявшей на мольберте картиной. Накануне он видел только подмалевок. А сейчас вид из окна был почти закончен: старый запущенный сад, за сетью голых ветвей берез чуть тронутая румянцем зари заснеженная крыша, весеннее голубое небо.

Неврев глаз не мог оторвать от картины.

— Это же прежний Алексей Кондратьевич! Та же нежность красок и вместе с тем сила! — рассказывал он потом.

Но кто его мог услышать? Горстка людей, да и тем рассказы о значительности новых работ художника часто казались несовместимыми с холстами, которые писались за «хлеб-соль».

Между тем одно не исключало другое.

Да, Саврасов бедствовал, жил в нищете. Действительно, в эти годы появилось немало холстов, созданных с единственной целью — хоть немного заработать. Недаром их окрестили «рыночными». Но даже среди них встречаются картины, написанные с подлинным вдохновением. Талант Саврасова не угас. И в эти годы он оставался тонким и ищущим художником, все его мысли были по-прежнему отданы любимому делу. Даже оказавшись в незнакомом доме, он, застенчиво улыбаясь, просил бумагу и карандаш:

— Привык что-нибудь чертить за разговором…

В эту пору он обратился и к новой для себя области: его рисунки появились на страницах московских журналов. Та же уверенная рука, точность, изящество. И вместе с тем — глубина, настроение.