Саврасов. Рождение весны. Страницы жизни художника

Там он встретил раннюю, только-только рождающуюся весну. На рисунке, сделанном в эту пору, черные стволы деревьев, перед ними луговинка, покрытая влажным, тающим снегом.

Там он бродил по одетым молодой листвой рощам. И снова работал, работал…

К тому же уроки хоть немного поправили дела — совсем было плохо. Единственный постоянный доход — двадцать пять рублей пособия от Общества любителей художеств. На такие деньги и сыт не всегда будешь. А тут все-таки смогли снять хоть и дрянную, в старом деревянном доме, но городскую квартиру, возле Бородинского моста.

Кто знает — может, еще и улыбнется удача, выдадутся светлые дни…

Предчувствие не обмануло: в наступившем году работалось много и легко. Особенно карандашом. Правда, рисунки в основном были навеяны впечатлениями той давней поры, когда он бродил по волжским берегам, плутал проселками Костромской губернии. Художник возвращался мыслями в прошлое, в нем черпал сюжеты своих рисунков.

Но вспоминать не то, что видеть. В воображении все становилось иным, окрашивалось нынешними мыслями и настроениями. Сегодняшнее видоизменяло, строило пейзаж, насыщало всем тем, что терзало и мучило. Рисунки захватывали напряженностью и остротой чувств: злые, предвещающие недоброе тучи, плывут по небу, полнится скорбной печалью заброшенное кладбище, клонятся, покорные всесильному ветру, деревья на волжском берегу.

Туда, на берега Волги, унеслись его мысли и сейчас, когда он потянулся за карандашом. Перед ним снова возник бескрайний разлив могучей реки — он увидел его впервые под Юрьевцем. Его снова манил волжский простор — все затопила подернутая рябью, поблескивающая на солнце, вода.

Однако в этом рисунке не было ни щемящей тоски, ни смятенья — в нем словно отразился свет нынешнего утра. Парус, возникший на горизонте, говорил не об одиночестве, а о надежде: еще на многое достанет сил, еще многие из заветных желаний осуществятся! Хорошее начало Нового года — доброе предзнаменование. И, словно подтверждая эту уверенность, художник пометил под рисунком — он назвал его «Белеет парус одинокий» — дату: «1 января 1894 года».

Сегодня верилось, что еще не раз удастся побродить по берегам Москвы-реки, засмотреться на легкие облачка, плывущие в небе, подивиться их отражению, что надоевшие болезни отступят, останутся позади.

В свое время Алексею Кондратьевичу казалось — не будет знать устали. Но, видно, всему приходит конец: сначала подвели глаза, теперь мучили ноги, отказывались служить.

Правда, пока что Дуняше удавалось справляться с его болезнью. Помогали не столько мази и примочки, сколько внимание и забота. Отлежится денек-другой — глядишь, обошлось, полегчало.

Но уже не за горами день, когда Евдокия Матвеевна поймет, что ее старания ни к чему не приведут, не принесут облегчения доморощенные средства, — нужен лекарь.

Она торопливо пересчитает оставшуюся в ящике стола мелочь и ужаснется: кого пригласишь за такие гроши.

Евдокия Матвеевна набросит платок и побежит к «добрым людям», на ходу перебирая в памяти всех, кто мог бы чем-нибудь помочь.

Ей помогут устроить мужа во 2-ю Градскую больницу, в отделение для бедных.

Каждое утро станет она приходить сюда и, устроившись на дощатой скамье, ждать лекаря, чтобы узнать о здоровье Алексея Кондратьевича, испросить свидание…

Но однажды лекарь сам выйдет ей навстречу:

— Госпожа Моргунова… — начнет он осторожно и беспомощно разведет руками.

Евдокия Матвеевна не вскрикнет, не произнесет ни слова, только прислонится к обшарпанной стене, бессильная перед тем, о чем не решился сказать лекарь.

Это случится три года спустя.

А сегодня она радовалась, что Алексей Кондратьевич повеселел и, по обыкновению что-то бормоча себе под нос, принялся за работу.