Савва Мамонтов

Дотошный Направник изводил требованием педантично точного музыкального рисунка партии. Впоследствии Шаляпин будет благодарен дирижеру, но в ту пору — после громовых-то рукоплесканий нижегородцев — все это раздражало.

К Мамонтову хотелось, к Иоле.

Но как расстаться со званием артиста Императорского театра? Разумно ли поменять золотого голубя на серенького воробья?

Читаем у Шаляпина: «Императорские театры… имели своеобразное величие. Россия могла не без основания ими гордиться… Антрепренером этих театров был не кто иной, как российский император. И это, конечно, не то, что американский миллионер-меценат, английский сюбскрайбер или французский командитер… Прежде всего, актеры и вообще все работники и слуги императорских театров были хорошо обеспечены. Актер получал широкую возможность спокойно жить, думать и работать. Постановки опер и балета были грандиозны… Наряду с театрами существовали славные императорские консерватории в Петербурге и Москве с многочисленными отделениями в провинции, питавшие оперную русскую сцену хорошо подготовленными артистами и в особенности музыкантами. Существовали и императорские драматические школы. Но исключительно богато была поставлена императорская балетная школа… В какой другой стране на свете существуют столь великолепно поставленные учреждения? В России же они учреждены более ста лет тому назад. Неудивительно, что никакие другие страны не могут конкурировать с Россией в области художественного воспитания актера».

Певцу-самоучке, достигшему радости служить службу государю императору в Санкт-Петербурге, жутко было низвергнуться в неизвестность. Частная опера хороша, в ней царствует творчество, но это — частная опера. Она жива, пока жив хозяин, пока в хозяине не иссякло пристрастие к музыке, к пению. А что, если он проснется завтра и скажет: я хочу собирать древние монеты, театральные страсти мне наскучили.

Нелегко полковничьи погоны поменять на погоны поручика.

Но Иола, нотации Направника… Тоска! Феденька кинулся на вокзал и в день открытия сезона сидел в директорской ложе госпожи Винтер.

Поздним вечером в ресторане у Тестова Савва Иванович предложил Шаляпину 7200 рублей в год, неустойка — пополам.

Дирекция Императорского театра охотно рассталась с Федором Ивановичем, протестовал один Г. П. Кондратьев, он видел в Шаляпине будущего Федора Стравинского.

Первое выступление Шаляпина в Москве состоялось уже 12 сентября. Начал он Мефистофелем, а не Сусаниным, как пишет в книге. Сусанина пел 22 сентября.

Готовясь к спектаклю, Шаляпин предупредил Савву Ивановича:

— Я духа отрицания хочу играть иначе, чем в Нижнем. Мне нужен другой костюм.

— Ради Бога! — обрадовался Савва Иванович. — Идемте в магазин Аванцо, посмотрим гравюры.

Остановились на Кульбахе. Заказали костюм. В день спектакля Шаляпин колдовал над гримом. Пришел Поленов, посмотрел. Одобрил. Поправил мелкие детали.

Знаменитый московский критик С. Кругликов на другой день после спектакля приветствовал нового певца. «Вчерашний Мефистофель в изображении Шаляпина, может быть, был не совершенным, но во всяком случае, настолько интересным, что я впредь не пропущу ни одного спектакля с участием этого артиста».

Мамонтов принес газету Шаляпину, сказал шутливо, а посмотрел твердо:

— Феденька, вы можете делать в этом театре все, что хотите! Если нужно поставить оперу, поставим оперу. Для вас.

— У меня «Рогнеда» готова, — сказал Федор Иванович, — князь Владимир.

— А будете еще и Галицким в «Князе Игоре».

— Это здорово!.. Но знаете, Савва Иванович, о чем я думаю? Я думаю о Грозном.

— Грозный? А где у нас Грозный? В «Псковитянке»? Это очень скучно… Впрочем, воля цезаря — закон. Дерзайте, Феденька! С вами и я готов рисковать.

Шаляпин пел Сусанина, Нилаканту в «Лакме», учил партию Галицкого. Репетиции начались в Большом кабинете Саввы Ивановича. Речь пошла сразу и о «Князе Игоре», и о «Псковитянке».

— Ключ к царю Иоанну искать надо в сцене встречи с дочкой боярина Токмакова, — уверенно сказал Савва Иванович. — Не там, где Грозный грозный, а там, где нежен, влюблен. Это очень выгодная сцена, Феденька. Но — Грозный впереди, а каков у нас Галицкий?

У Шаляпина Галицкий был не хуже, чем у других — пьяный безобразник.

— Это верно, — согласился Савва Иванович, — но мало. Мало потому, что на виду. Бородин литаврами подчеркивает это его «Эх-х!» Надо искать, что таит Галицкий в глубине души.

— Он хочет власти.

— Он хочет власти… Потому и охальник, над людьми измывается… А что, если таким вот дурным образом он вымещает злую обиду на судьбу? Ведь он желает не просто власти, а великокняжеской.

Шаляпин слушал, пробовал. Глаза у Саввы Ивановича светились.

— Запоминай, Феденька, найденное!

Повел в гостиную, представил семейству:

— Это — Шаляпин.

За чаем разговор шел о ролях, как их надобно готовить.

— Тебе, Феденька, следует пойти к Василию Осиповичу Ключевскому. Он тебе и Галицкого представит, как живого, и о Грозном наговорит повесть временных лет…