Савва Мамонтов

«Все говорят: нет правды на земле.
Но правды нет — и выше. Для меня
Так это ясно, как простая гамма».

Сия тирада — есть приговор собственной вечной душе. Здесь вся гордыня человеческая, суд над Богом.

Пушкинский текст маленькой трагедии органично лег в русло речитативно-ариозного стиля музыки композитора, ее мелодическая ткань чутко следила и следовала за малейшими изгибами текста. Сложное оркестровое сопровождение, включающее великолепную моцартовскую импровизацию, выразительно подчеркивало вокальный рисунок двух контрастных героев.

Но публика, воспитанная на итальянской опере, еще не готова была к восприятию такой музыки, лишенной внешнего блеска и виртуозного вокала. Шаляпин не без горечи вспоминал: «С огромным волнением, с мыслью о том, что „Сальери“ должен будет показать публике возможность слияния оперы с драмой, начал я спектакль. Но сколько я ни вкладывал души в мою роль, публика оставалась равнодушна и холодна».

Русские композиторы вынуждены были творить ради будущего, преодолевая вельможность императорской сцены и саму публику, для которой оперный театр был местом показа туалетов, кавалеров, новеньких красавиц… Но сцена была сценой в оперном театре, сценой были ложи и бельэтаж. А о балете и говорить нечего. Не только кавалергарды, но великие князья, наследники и даже самодержцы то и дело попадали в сладкий плен танцовщиц…

«Я терялся, — писал о своем Сальери Шаляпин. — Но снова ободрили художники. За кулисы пришел Врубель и сказал: „Черт знает, как хорошо! Слушаешь целое действие, звучат великолепные слова, и нет ни перьев, ни шляп, никаких ми-бемолей!“»

Новому искусству был нужен новый служитель, новый зритель.

Впрочем, критика понимала, Сальери Шаляпина — великое искусство.

Публика, может, и досадливо, но на спектакль являлась: не пропускать же Шаляпина!

«Искренне признателен Вам за сообщение о впечатлении, сделанном Моцартом и Сальери, — писал Римский-Корсаков Мамонтову 1 декабря, — радуюсь, что он Вам нравится. Интересно бы знать, как прошло 2-ое представление, как пройдут последующие, когда придет в театр „рычун“ по Вашему выражению. Думаю, что ему это будет не по вкусу».

Вот уже более ста лет минуло, а опера живет себе, она прочно заняла свое место в отечественном репертуаре. «Рычун», может быть, и ворчит, но актерам соблазнительно снова и снова предстать в образах Сальери и Моцарта. И публика покорно является, ради любимых актеров, ради Пушкина, ради Римского-Корсакова.

Николай Андреевич становится почитаемым и наиболее исполняемым композитором в Мамонтовской опере.

10

Савва Иванович пел «Старого капрала»: спокойно, с угрюмой ворчливостью, через которую так сквозила солдатская отцовская любовь к молодым новобранцам.

В ногу, ребята, идите,
Полно, не вешать ружья,
Трубка со мной… Проводите
В отпуск бессрочный меня.

Солдатикам страшно, на расстрел ведут своего капрала, офицера-грубияна поучил. Солдатикам лихо, и потому нежданно весело, задиристо звучит припев:

В ногу, ребята! Раз-два!
Грудью подайся!
Не хнычь, равняйся!
Раз-два! Раз-два!

Праздновали открытие сезона. Ремонт Солодовниковского театра затянулся, первый спектакль «Садко» был сыгран только 22 ноября. 23 ноября шла «Юдифь» с Шаляпиным в роли Олоферна.

Иудифь, дочь Мерарии и сына Окса, вдова Манассия, возложившая после смерти мужа вретище на чресла свои, скинула вретище ради спасения родного города Ветелуи от ассирийского полководца Олоферна, намастилась благовонной миррой, оделась в одежды веселия своего и, блистая красотой, явилась в лагерь ассирийцев, очаровала простодушного полководца, прельстила, споила и его же мечом снесла ему голову.

Шаляпин искал рисунок роли, ухватился за нечаянную подсказку Серова. Для Валентина Александровича эта опера была служением памяти отца. Он не только писал декорации и придумывал костюмы, но режиссировал. Однажды за чаепитием у Мамонтовых поставил полоскательницу на голову и, повернувшись к Шаляпину в профиль, расставил согнутые в локтях руки, окаменел.

— Смотри, Федя. Так владыка ассирийских полчищ демонстрировал свое величие.

Принесли «Историю Ассирии» Парри, рассматривали барельефы, и Шаляпин загорелся. Его Олоферн — это последовательный ряд величавых каменных поз.

Серов попробовал отговорить от затеи. Но то, что делал Шаляпин, было по-шаляпински превосходно.

Потому и праздновали.

— Нынешний сезон для тебя, Феденька, право, великий, — сказал Савва Иванович. — Послезавтра ты у нас Сальери, еще через недельку — Борис Годунов. Частная опера — это твой театр. Сокровищница открыта, бери любую драгоценность, являй белому свету. Пусть горит, сияет к общей радости. Главное, русское не забывай, не обходи. Тебе все подвластно в музыке, но ты из рода Антея: оторвешься от родной земли — потеряешь силушку.