Савва Морозов: Смерть во спасение

Там полно было всякого пришлого, случайного народа. Будто на вокзале. Кто сидел вразброд на диванах и стульях, кто бродил, как неприкаянный. Почему-то его надо было обязательно познакомить с маленьким, вертлявым человечком, да еще столь многозначительно:

— Соратник Гапона, да! Кузин!

Горький внутренне съехидничал: «Сральник гапонский!» Мало что мал, так и красненький носище кто-то ему на лисью морду приклеил. Чирьяк какой-то перезрелый. Уличный страх этого Кузина-Кузьку терзал. Потому и глазки тревожно помигивали, в то время как той же красноты губы заискивающе улыбались:

— Так-так, отец Гапон требует: делегацию надо!

А какая делегация, куда делегация? Этого лисья морда не знала. Горький уже подсказал:

— Да куда?.. К министру внутренних дел. Плеве савинковцы кокнули, теперь Святополк- Мирский. Говорят, добрейшей души человек!

— Вот тебя и пошлем к этому добрейшему. Вкупе с другими. Не засидитесь только под кофеек да винцо!

Ввязываться в это хождение по министрам Горькому не хотелось, но как откажешься? Потащился во главе разномастно-интеллигентской толпы. Оказалось, далеко. Сели в какой-то уличный рыдван, поехали. Кофеек манил, да, пожалуй, и министерский коньячок.

Но министр их попросту не принял. Может, на жену сердит был, может, любовницу в это время ублажал. Вечер, поздний вечер уже! Вместо него вышел товарищ министра, Рыдзевский; по слухам, аж внук Александра II. Встречал депутацию истинно по-царски — сунув руки в карманы, не поклонясь, не пригласив стариков сесть. Послушал, послушал слезливые речи и холодно ответствовал:

— Правительство и без вас знает, что делать.

Зевота его разбирала, он рот прикрыл, повернулся спиной и каменным шагом ретировался в министерские апартаменты.

— Дальше-то куда?

— Домой!

— Да уж нет, господа-товарищи, надо до конца испить горькую чашу.

— Горький, что самое горькое?

— Витте, однако, богобоязненный остолоп!

Разумеется, не с такими словами заявились — рассказ Саввы Морозова действовал усмиряюще.

Министр финансов то ли прятался от делегатов, то ли его действительно не было дома. Но хорошо, что в библиотеку пригласили. Горький, к удивлению, увидел за стеклом и свои книги. Он удовлетворенно заокал:

— Однако, однако!..

Да на полтора часа и у него оканья не хватило. Кажется, шло испытанье — у кого лопнет терпение. Делегаты подбадривали друг друга:

— Пока штаны не просидим!

И терпение лопнуло все же у Витте — с некоторым поклоном даже заявился. Хотелось, видимо, создать приятное впечатление. Рассказывая о визите, Савва Морозов все-таки щадил самолюбие министра финансов. Горькому он показался какой-то пародией на Александра III. Да и сидел за громадным письменным столом под его портретом. Под стать столу — и подставка, и сам портрет. Все должно было производить впечатление. Грузное тело министра — тулово быка! — увенчала небольшая, приплюснутая голова с несоразмерно бодливым лбом. Не дай бог напороться какому грешному! А глаза малые, рысьи — чего им пялиться на всякого-якого? Интересно, при поклоне императорам, будь то Александр или Николай, они пошире раскрываются?

Голос, при таком могучем тулове, гнусавенький. Слова как из решета сеются:

— Все будет по закону. закону. закону.

Горький хорошим манерам не обучался, ситечко вверх дном перевернул своим волжским голосищем. Министра обсыпало своими же обсевками:

— Однако. того!.. Хорошо ли заговаривать зубы? Зная, что завтра прольется кровь! Господин министр, вы ответите за это!

Докричался.

— Вот и прекрасно, господин Пешков. Именно вы и напишете отчет о нашей беседе.

Ясно, что и тут всего лишь повод удрать от бесполезных споров в министерские апартаменты. Он попивал из большого стакана какое-то мутно-опаловое питье и поворачивал так и сяк толстый палец, любуясь блеском бриллианта в перстне. Когда опустил стакан на стол, сказал известное:

— Не смею вас больше задерживать, господа.

Горький первый вылетел за дверь. Уже на своих спутниках злость сорвал:

— Ну это все. К черту!.. Домой!

Полетел пешедралом. Чего ж, с такими-то длинными ногами!

Дома щеколду откинул все тот же Савва, тыкаясь в створ револьвером. Из-за плеча его потягивалась разрумянившаяся от вина — чего же больше! — Машенька Андреева, совсем по-домашнему взлохмаченная.

— Не скучали, небось? Да убери ты револьверище-то, идол! — отвел в сторону Маши эту опасную игрушку.

Савва Морозов сам на крик перешел:

— Где тебя черти носят? Думай, что хошь!

— Ага, вы обо мне думали. Пока я у Святополка да у Витте коньяки попивал!

— Ладно ёрничать, рассказывай.

Горький рассказал, какие-такие коньяки весь этот вечер распивал.

Савва Морозов тряхнул бизоньим, но не как у Витте — по-бычьи окатым и красивым лбом:

— Так! Прав я был, что отказался лезть еще и в вашу делегацию. Напрасно и ты путаешься в такие дела. Давай-ка лучше посидим за столом, а Мария Федоровна нам прислужит. Так ведь?

— Так, мои хорошие! — крутанула она по-зимнему тяжелым подолом, убегая на кухню.

Обняв сердитого друга за талию и увлекая его к столу, Савва Морозов уже без всяких

шуток попенял: