Савва Морозов: Смерть во спасение

Вот так: давно ли из Нижнего, а тоже «у вас», «у нас». На английский манер полиция орудует: разделяй и властвуй. Властвовать пока не властвуют, но разделили многих. Свой своего не узнает! Утешь, Саввушка.

Савва Тимофеевич утешал, как мог, даже и задремали-то на диване в обнимку, а очнулись — то же самое — маета в душах. Вдобавок какой-то очередной бал внизу слышался. Рояль бренчал, скрипки визжали, голос барона Рейнбота прошибал потолок:

— Нет, Зинаида Григорьевна, жить так невозможно!

Савва Тимофеевич расхохотался:

— Каково? Распрекрасный домашний утешитель! У твоей Андреевой еще не завелся?

— Сам пока утешаю. Говорит, ничего. Взаимолюбезно.

Самодовольство друга-нижегородца все-таки царапнуло душу. Он перевел разговор похмельный на другое:

— Ладно — баб. Их не перевоспитуешь. Нам-то, мужикам, как? Я вот тоже в Питер собираюсь. Поразгребу здешнее дерьмо немного — и к тебе. Чувствую, что год добром не кончится. Поругаюсь там хоть с Витте, и то ладно.

— Забурел твой Витте, не достучишься до его брюха. Чего-нибудь поинтереснее придумаем. Ты, главное, приезжай. Туда ведь и твой театр собирается?

— Собирается. как денежек наскребу!

— Неужто Савва Морозов стал паршивые рублишки считать?

— Приходится, Максимыч. Со всех сторон — дай, дай, дай! А я ведь не единоличный хозяин. Я просто. платный служащий у матушки. Основные-то капиталы у нее. Соображай!

— Как не сообразить! Но для театра-то все-таки найди.

— Найду, не беспокойся. А пока. заткни мне уши каким-нибудь ружейным пыжом!

Ружья висели на стене, но ведь под горячую руку они и стрелять, чего доброго, начнут.

Нет, просто натянул на голову плед, хотя и без того было жарко. Надо раннее утро как-то скоротать. По делам скакать что-то не хотелось.

Но разве тут заснешь? Внизу продолжалось неурочное бешенство. Барон Рейнбот, не имевший никакого голоса, тянул бесконечный романс:

Не искушай меня без нужды!..

Савва, дремавший под пледом прямо в сюртуке, вскочил и ошалело сбежал по лестнице.

Он даже не заметил, что среди гостей присутствует и великая княгиня Елизавета Федоровна. Прямо к Рейнботу:

— Спать! Порядочные люди не дерут глотку в чужих гостиных!

У Зинаиды Григорьевны от возмущения отвисла челюсть, она не могла ничего сказать, только:

— Что же это такое. Что же?..

Барон Рейнбот уже досказал:

— Плебейское хамство! Дуэль?.. Да разве я с каким-то купчиком буду стреляться?

— Зато купчик — будет! — выхватил Савва из внутреннего кармана браунинг. — Как распоследнего маразматика!..

На руке у него повис сбежавший следом Горький. Рука у нижегородца была тяжелая, костистая. Он почти силком уволок его наверх.

— Ну, Тимофеич! Жди беды. Он ведь все-таки генерал свиты.

— Генерал юбки! Ненавижу.

— Ну-у. Не скатились ли мы до ревности?

— Какая ревность, Максимыч? Все давно истлело, как гнилое полешко.

— Так брось его в камин. мысленно, мысленно только!

— Слишком много вони будет. Все равно они с великим князем добром не кончат.

Он почувствовал, что увязает в словах и недомолвках.

— Э, не будем об этом! Судьбы пишутся на небесах.

— Заграничных?

— Может, и заграничных, — вспомнил он совсем нешуточную угрозу Бориса Савинкова. — Только не пером этого трусливого адвокашки.

Горький покачал головой и нервно заокал:

— Опекаешь Красина, Баумана, даже малознакомого тебе Бабушкина, а ведь они из самого ближайшего окружения Ленина! Как все это совместить?

— Не знаю. Отстань!

Они еще посидели перед камином, хотя было уже позднее утро, и несколько раз прибегала снизу горничная:

— Савва Тимофеевич, у Зинаиды Григорьевны истерика!

— Отстань! — Ина нее прикрикнул. — У баб всегда истерики.

Кажется, нижегородец не одобрил его душевной суматохи.

— На посошок, да я уеду в Питер. Не то мы натворим тут с тобой делов.

Никогда они так сухо и неприкаянно не расставались.

Глава 3. Кровавый январь

Новый, 1905–й год Савва Тимофеевич Морозов встречал в Петербурге. Так уж получилось, что ему делать в Москве, дай в Орехове, было вроде как нечего. Поставить на голосование его председательство в правлении Никольских мануфактур матушка Мария Федоровна пока не решилась — пока, до какого-то своего тайного срока, — ной воли ему уже не было. Молчаливо было условлено, что фабриками управляют сами директора, а директор-исполнитель всего правления… он как бы хозяин только своего кабинета. Хочешь, кури беспрерывно, хочешь, газетки почитывай, даже и запретную «Искру». Все, что надо, власти обеих губерний, и Московской, и Владимирской, знали досконально. Досье и без того вспухло, как чирьяк.

Конечно, стычка с бароном Рейнботом могла стоить бы ему головы, но дело происходило все-таки в узком кругу, и капитан Джунковский, тоже присутствовавший при сем, сделал все возможное, чтобы скандалец замять. Выносить сор из избы никому не хотелось. Истерика у Зинаиды Григорьевны прошла, а вместе с ней и всякие счеты с мужем. Кроме денежных, разумеется. У каждого свой этаж. Свои любовники и любовницы. Все чинно и благородно. От этой чинности и сбежал Савва Тимофеевич в Петербург.