Савва Морозов: Смерть во спасение

Ей называли и фамилию чудного доктора, да она, пока плевалась, и саму фамилию-то от гнева выплюнула. А вот возьми ты, не в пример Саввушке, — любимец! Может, все-таки грех какой сказывался?

Разогнавшись к матери, Савва как раз и наскочил на Сергея: они с Левитаном прохаживались по саду, а Савва, не решаясь с первых шагов окунуться в духоту ладана и одеколона, тоже решил прогуляться. Да заодно и покурить. Боже упаси об этом заикаться в материнских покоях!

— Все по своему Форелю баб пользуешь? — с ходу начал задирать Савва.

Братец Серега, как и тот Сережка, у которого он увел Зиновею, был необидчив.

Простодушно прямодушен. Прямо сказал:

— По Форелю. Два раза в неделю, как и положено. Вот Исаак, — неодобрительно глянул на художника, — без всякого режима живет.

— Дерет, ты сказал? — входил в раж Савва. — Не твою ли милую венгерку?

Левитан хохотал, так что черная борода тряслась, но братец Сергей был несокрушимо спокоен.

— Режим — он здоровье сохраняет. Тем более паршивые всякие болезни.

-... Сифилис, что ли? — вовсю расходился Савва.

Тут и Левитан не утерпел:

— Какие сифилисы, помилуй, Савва! Перед визитом Сергея Тимофеевича венгерка ходит в баню, а Серега к тому же ублажает ее в присутствии своего личного доктора.

— Да что у вас, Сереженька, по-немецки — так группен-секс, а по-нашему — так свальное блядство?

Сергей был невозмутим, поясняя как можно доходчивее:

— И вовсе не смешно. Доктор осматривает только предварительно, без меня.

— И долго ли, братец, идет этот осмотр?

— Когда как. Бывает полчаса, бывает и поболее. А что?

— Да то, что я бы за это время, братец, штаны бы намочил, а доктор для меня дитятю сотворил бы!

Нет, Сергей в своем спокойствии был несокрушим:

— О чем ты говоришь, Савва Тимофеевич? После моего пребывания в милой спаленке, возле милой.

— Возле? И только?!

— Ну, не совсем чтоб уж возле. — понял наконец шутку Сергей и рассмеялся.

— Ага, верхом?

— Да что я, твой Сережка-наездник?

Нет, младшенький тоже пускал камушки в огород старшего. Савва смилостивился, одной рукой обнял его, а другой Левитана и на полном серьезе предложил:

— А что, не приобщиться ли нам всем троим. по науке немца Фореля?..

Левитан хохотал уже безудержно:

— Ну да, после каждого посещения твоей благой сторожки я бегу в Сандуны — до Форелей ли тут? А кстати: у Тестова, сказывают, настоящие форели появились. Не пофорелиться ли нам по-купечески?

У Левитана, как у всякого художника, в кармане не было ни гроша, да ведь тут два братца-купца. Жаль, Савва Тимофеевич вздохнул:

— У меня тоже режим. Сегодня день визита к матери. Уж не обессудьте, други. Иду на заклание!

Он круто повернулся и направился к парадному. Там какая-то монашка и попеняла:

— Родительница-то давно вас видит из окошка. Чай, не железная, чтобы висеть на подоконнике. Ай-ай-ай, Савва Тимофеевич!

— Ай-ай-ай, старая срачница! — хлопнул он ее по не такой уж и старой спине. — Посторожи меня в сенцах. На обратном пути угощу тебя, вместо кваску-то, хорошим винцом, — потряс он фалдой сюртука, оттянутого явно чем-то тяжеленьким.

Слух у монашенки был отменный: услышала милостивый булькоток.

Войдя к матери, он первым делом поцеловал ручку, а потом уж присел рядом. Приживалки и монашенки при его появлении порскнули на стороны, рассыпались в прах. Сын ведь и при матери крутенек бывал.

Мария Федоровна глянула в окно, где еще виднелись спины Сергея и Левитана, и первым делом попеняла:

— С каких мясов сдался тебе, Саввушка, этот безродный евреенок?

— Мамаша, он уже известный художник, — как можно мягче объяснил Савва. — Да и потом: Серега его опекает, любимчик ваш, — лукаво свалил все на брата.

— Любимчики, любимчики. Все у меня одинакие, — не понравилось, что в глаза укололи. — Да ладно. Зиновея-то как? Догоняет помаленьку Аннушку?

— С Божьей помощью, мамаша. Хотя попробуй-ка догони!

— Вот-вот. Бог-то — он все видит, все-е! Давно ты к Рогоже ходил? Давно модницу Зиновею водил?

Допрос принимал серьезный характер. Припухшее мордовское лицо Марии Федоровны стало наливаться жаром. Но Савва терпел, не давал себе воли. Молчок — лучшее оружие в разговоре с матерью.

— Вижу, что палкой вас к Рогоже не загонишь. Не тиятер! Не барделя цыганская!

Ясно, что соглядатаи и подхалимы выслеживали каждый шаг распашисто живущего сынка. Тут следовало осторожно возразить:

— Поменьше бы вы, мамаша, слушали разные сплетни.

— А ты меня не учи, не учи. Матерь я или не матерь?

— Что за разговор, мамаша! — снова пришлось приложиться к ручке, готовой сложиться в суровое двуперстие. — Вашими молитвами только и живы.

— Вот-вот, Бог — он Морозовых любит. Не забывай его.

Она впала в свое обычное божественное красноречие, не чувствуя внутренней усмешки твердолобого сынка. Чтобы остановить ее, он и похвастаться решил:

— Опять же вашими молитвами — отцовские чины и на меня скоро перейдут. Звание мануфактур-советника не помешает и в делах. Руководство Московского коммерческого банка помаленьку прибираю к своим рукам. Думаю, что и в гласные городской Думы выберут. Хватит пока?