Савва Морозов: Смерть во спасение

Горький вообще‑то раньше и не видел Гапона, хотя часто витийствовал вокруг его имени. Был крайне удивлен, когда в кабинет влетел замурзанный человечек с лицом цыгана-барышника, да еще в каком‑то театрально длиннющем пальто. Ему бы по ярмаркам шататься да больных лошадей сбывать под масть здоровых! Воитель- предводитель?.. Сколько он напрасных слов об этом человечишке истрепал! Савва, пожалуй, прав, когда ругает попа.

А Гапон даже не поздоровался, просто сбросил на пол мокрое пальто и каким‑то лающим голосом спросил:

— Ага! Горький? Морозов? Вас еще не упекли в каталажку?

Право, даже радость на лице красными пятнами проступила. Забегал по комнате, как из- под ярмарочного, воровского кнута, ища, куда бы улизнуть. Ноги будто вывихнуты, вихлялись, не поспевая за телом барышника. Видно, по дороге сюда он наводил какой‑то камуфляж: обрезанные волосы торчали клочьями, остатки бороденки набок свернулись, да и мертвенно-синее лицо явно пальцами подмазано. Глаза остекленевшие — пьяный или наглотался чего от страху? Завопил неистово и требовательно:

— Меня ищут. везде!.. Чего, идолы, смотрите? Спрячьте меня, да вина. вина дайте!

Савва Морозов не бывал в услужащих. Поп произвел на него впечатление какого-то юродствующего провокатора. (Так оно и прояснилось уже пару лет спустя.) Но знакомство с Горьким, денежная поддержка гапоновцев?..

— Вот что, поп, вначале приведи себя в порядок!

— Какой порядок! Спасать меня надо!

— Молчи! Я тебя сам сейчас.

Савва схватил со стола у Горького ножницы, которыми тот резал бумаги, и крепкой рукой прижал попа к стулу. Ножницы были, конечно, тупые. Да и воняло от попа, как от помойки. Брезгливо морщась, начал подравнивать бороденку и клочья волос на голове. Парикмахер он был никудышный, да еще с такими ножницами. Гапон вопил от боли. Савва неистово рвал его волосенки и ругался:

— Тьфу. мать твою!.. Чего скулишь? Терпи. Все‑таки не шашка казацкая.

Но попу вдобавок ко всему еще требовался адъютант-помощник. Он взывал из‑под ножниц:

— Рутенберг? Где мой Рутенберг?

Морозов свирепо уставился на Горького:

— С кем ты вожжаешься? И кто такой Рутенберг?

— Ай, Савва!.. Сказано, адъютант поповский.

— Вот дожили! И попы уже адъютантами обзавелись.

— Я не простой поп, я воитель народный! — взвизгнул под ножницами Гапон. — Рутенберг все для меня сделает. Где Рутенберг?

(Два года спустя Гапон, разоблаченный Борисом Савинковым, по приговору его воинственной БО-боевой организации, — будет удавлен на одной из захолустных дач. и приговор приведет в исполнение именно Рутенберг. Но Савва Морозов этого уже не узнает.)

А пока поп вышел из‑под рук миллиoнepa-парикмахера — и сам похожий на парикмахера-пьянчyгy. Надо было камуфляж доводить до конца и выпроваживать попа подальше от Горького, которого и самого разыскивала полиция. Не хватало, чтобы застукали в таком дружестве! Да еще с толпой сбежавших из‑под казачьих шашек гапоновцев.

— В чистилище! В уборную!

Кто‑то уже из его людишек в услужение взялся — повели мыться. Под дурацкие крики все вновь и вновь прибегавших с улицы:

— Гапон убит!

— С мостовой его стащили окровавленного!

— Право, по Невскому полиция везла его труп!

А «труп» в это время его сторонники отмывали у Горького, где была, конечно, ванна. Отмытый и приодетый, вышел он этаким хлюстом — игроком воровского биллиарда. Ну да черт с ним! Куда его девать‑то?..

— В Финляндию!

— На дачу к Рутенбергу!

— Да где сам Рутенберг‑то? Где?.. Лучше всего в Вольно-Экономическое общество. Да — Чего только не было в Петербурге! Савва Морозов, напрямую связанный с экономикой, тоже как‑то зашел в это, с позволения сказать, «общество». Болтовня почище, чем здесь, в квартире у Горького. Он дьявольски усмехнулся:

— Вот именно! Везите его туда. Еще один «экономист»!

Но опять, как и со стрижкой, и с мытьем, никто не знал, как за дело взяться.

— Максимыч! — бросил он совсем ошалевшему другу. — Черт с ним, сам отвезу.

Оглянувшись у парадного крыльца, он усадил принаряженного попа в свои беговые дрожки — на улице была грязь, местами без снега, так что санями он не пользовался.

По дороге он язвительно бросил:

— Еще тебя подгримируем.

Пришла мысль свернуть к режиссеру Художественного театра Асафу Тихомирову — театр‑то ведь как раз был в Петербурге. Однако же и Тихомиров не знал, что делать с попом. Да и гримера не было — артисты в его гостиничных номерах гудели:

— Са-авва?

— Наш милый, наш славный — иди к нам! Чего ты с каким‑то побродяжкой возишься?

Истинно, спасательный зов. И Ольга Книппер, и сбежавшая от Горького Андреева, и

Лилина, и сам Станиславский — чего же лучше? Но боязно было оставлять в таком содоме Горького, одного среди чужих, ошалелых людей. Не садясь за веселое застолье, хлопнул рюмку, и обратно. То есть с заездом в это самое, Вольное. Там и не удивились визиту Саввы Морозова, тоже потащили за столы. Но он опять так же: рюмку за здравие — и к Горькому. Поп между делом застрял там, остался. Никому дела не было. Мало ли сейчас всяких бродячих экономистов? Хоть и заграничных, вроде некоего Ульянова. Может, посланец от него?

Горькому он так и сказал: