Савва Морозов

Грациозная фигура, со вкусом подобранная одежда, правильные, мягкие черты лица, красивые карие глаза и длинные каштановые волосы, добрая улыбка — этой женщиной трудно было не любоваться, еще труднее не желать ее… По словам того же Сереброва, бывавшего в гостях у актрисы, прихода хозяйки всегда ждали с замиранием сердца: «Каждому чего-нибудь без нее недоставало: кому — предмета для обожания, кому — дружеской улыбки, теплоты темно-карих глаз, кому — локона каштановых волос из-под высокой, валиком, прически, кому — поговорить по делу, кому — блеснуть французским комплиментом, кому, как мне, — просто сознания того, что она здесь, близко, и такая красивая».[499]

Актриса Н. И. Комаровская писала: «Я обратила внимание на эту манеру Марии Федоровны глядеть собеседнику в глаза, словно проникая вглубь его мыслей. Глаза у Марии Федоровны удивительные: большие, темные и печальные. «Как у итальянской мадонны», — невольно подумалось мне… В маленьком польском городке, где проходило мое детство, только изредка на улице встречала я приезжавших с труппой на несколько спектаклей актеров, главным образом опереточных. Слово «актриса» вызывало у меня представление о надменной красавице, великолепно одетой и не удостаивающей простых смертных даже взгляда. Я гляжу на скромную белую блузку Марии Федоровны, на ее добрую улыбку… «Так вот какие они, настоящие актеры!».

Поистине ангельская красота Андреевой дополнялась мощным сценическим талантом и колоссальным трудолюбием. Это признавал даже Немирович-Данченко, который на протяжении нескольких лет находился с Марией Федоровной в чрезвычайно натянутых отношениях. Та же Н. И. Комаровская, которая в 1902 году поступала в школу Московского Художественного театра, вспоминала свою первую встречу с Андреевой: «Я не могла оторвать глаз от одной из репетирующих актрис: тонкая, с удивительно красивыми глазами, она показалась мне воплощением женской красоты и прелести… Когда репетиция кончилась и все ушли, у меня неожиданно вырвалось: «Какие у вас красивые актеры!» Немирович в ответ улыбнулся: «Они не только красивы, но и талантливы. На одной внешности далеко не уедешь. Надо уметь раскрывать внутреннюю красоту человека, его высокие прекрасные мысли».[500]

О ярком, самобытном таланте Андреевой писали самые разные люди: причастные к делам театра — и чрезвычайно от них далекие, молодые — и повидавшие жизнь, гуманитарии — и «технари». Думается, здесь необходимо привести несколько подробных отзывов — чтобы читатель убедился, что Мария Федоровна не являлась прекрасной «пустышкой». Она создавала на сцене самые разные образы — лирические, драматические, трагедийные, водевильные. «Она была занята почти во всех постановках. Интересные, увлекавшие ее роли шли одна за другой. Сильно различавшиеся по характеру, они давали Марии Федоровне великолепную возможность выявить многогранность своего дарования: скромная Кетэ и гордая патрицианка Гедда, простодушный пастушок Лель и затаенная красавица княгиня Вера. Резким контрастом к ней Наташа в «На дне».

Рецензенты называли актрису «несравненной», «тонкой», «светлой». Писательница, драматург Т. Л. Щепкина-Куперник вспоминала о постановке в МХТ пьесы Г. Гауптмана «Одинокие» (премьера — 16 декабря 1899 года): «В «Одиноких» задача была у Ольги Леонардовны (Книппер-Чеховой. — А. Ф.) очень трудная. Анна Мар[ия]… по мысли автора, должна была вызывать сочувствие зрителя больше, чем Кетэ — ограниченная милая мещаночка, не имеющая ничего общего со своим мужем. Но Андреева, игравшая Кетэ, благодаря свойствам своего дарования и своей поэтической внешности, делала из Кетэ такую прелестную «жертву», что Анне угрожала опасность потерять симпатии зрителя».[501] По словам Н. И. Комаровской, необычна была трактовка, которую Мария Федоровна придала своей роли: «Много писали и говорили об интересном решении Марией Федоровной образа Кетэ. В исполнении Андреевой роль неожиданно получала трагическое звучание».