Еще 20 февраля, когда в Никольском продолжалась стачка, Савва Тимофеевич отправил Горькому телеграмму: «Нездоров, несколько дней пробуду в Москве».[600] А вскоре по Москве и Петербургу поползли слухи о сумасшествии фабриканта. В советское время была распространена версия, согласно которой Мария Федоровна Морозова еще в ходе стачки отстранила сына от должности директора правления, после чего родственники едва ли не насильно заставили Савву Тимофеевича лечиться. Однако эту версию давно пора подвергнуть сомнению. Можно предположить, что слухи о сумасшествии были пущены родственниками Морозова намеренно — чтобы большевики оставили купца в покое, более не обращаясь к нему за средствами. Следует оговориться — это лишь предположение, но оно представляется довольно правдоподобным.
Слухи о сумасшествии коммерсанта достигли тех ушей, для которых предназначались. М. Ф. Андреева 13 апреля, говоря в одном из писем о Морозове, отмечала: «Вы можете себе представить, как за него страшно, как жаль его и
Внешне его «сумасшествие» выражалось в том, что Савва Тимофеевич стал избегать людей, много времени проводил дома, в полном уединении. Купец не желал никого видеть и не отвечал на корреспонденцию. Если же кому-то удавалось попасть в его дом и говорить с хозяином, они видели человека, находящегося на грани сумасшествия. Вероятно, с этой целью — продемонстрировать свое тяжелое нервное состояние — Морозов вызвал к себе находившегося в Петербурге горного инженера А. Н. Тихонова-Сереброва, который проводил разведки на его уральских владениях: «Дорогой Александр Николаевич. Я решил прекратить разведки ввиду соображений, которые сообщу Вам впоследствии, когда будете проезжать Москву, заезжайте ко мне. Мне хотелось бы пристроить Вас куда-нибудь на лето. Ваш Савва».[604] В воспоминаниях Серебров писал, что он приехал к Морозову и, будучи тайно проведен в спальню хозяина, застал того в самом плачевном виде. «С Саввой я столкнулся на пороге. Он как будто подслушивал, что делается в коридоре. С остриженной под машинку головой, в старом, прожженном папиросами халате и ночных туфлях, он был похож на арестанта. Затиснув меня в угол за шкаф, он быстро зашептал, оглядываясь по сторонам:
— Вас никто не заметил?.. Вы уверены? Ко мне никого не пускают — говорят, что я болен. Приходят какие-то люди, будто они доктора, а на самом деле — шпионы!.. Чтобы я не убежал… А вы, может быть, тоже шпион?» Морозов говорил отрывисто, почти бессвязно. Заметно нервничал, не контролировал собственные действия, из глаз его непроизвольно текли слезы.[605] Не исключено, что это был спектакль для одного зрителя. Уже говорилось, что у Саввы Тимофеевича были актерские наклонности, и, видимо, он решил их задействовать. Морозов хорошо знал, что Серебров, равно как Горький и Андреева, тесно связан с РСДРП и рассказ очевидца лучше всяких слухов подтвердит факт нервной болезни купца.
По настоянию жены С. Т. Морозова, Зинаиды Григорьевны, и матери, Марии Федоровны, был созван консилиум известных медиков. В нем участвовали невропатолог Г. И. Россолимо, врачи И. И. Селивановский и Ф. А. Гриневский. 15 апреля 1905 года медики констатировали, что у мануфактур-советника С. Т. Морозова наблюдается «тяжелое общее нервное расстройство, выражавшееся то в чрезмерном возбуждении, беспокойстве, бессоннице, то в подавленном состоянии, приступах тоски и проч[ем]».
Однако если даже нервы Морозова действительно пришли в расстройство, — а этого никак нельзя исключать, — то лишь незначительно. Во всяком случае, Морозов отнюдь не лишился способности разумно мыслить и действовать. Недавно поднятые исследователями архивные материалы более чем убедительно доказывают: в конце зимы — весной 1905 года Савва Тимофеевич сохранял ясность рассудка и трезвость мысли.