Савва Сторожевский

Как любил Государь, православный Царь,
Алексей-Государь свет Михайлович,
Как любил Государь — больно жаловал
Ту потеху свою государскую,
Ту охоту свою соколиную;
Да любил Государь позабавиться —
Заоблавить в дуброве сохатого,
Аль расправить плечо неподатное
И медведя поднять на рогатину...
Вот и было к весне, о Грачевнике,
Приезжал Государь со боярами
В свою отчину, город Звенигород —
Помолиться Святому угоднику;
В келью стал к самому настоятелю...
Будет так, о полудне, на третий день,
Мужичок и приходит к келейнику:
«Обошёл я медведя для батюшки,
Для Царя Алексея Михайловича,
Там и там: матерой, да породливый,
Только Царской руке и угодливый».
Доложили Царю — усмехается,
А с самим собой думу думает:
«Аль пойти — в одиночку помериться,
В молодецкой удаче провериться».
И пошёл... За плечами рогатина,
А у пояса нож златокованый...
И пошёл монастырскою пущею...
Видит — тропка проложена по снегу,
И промёрзлые сучья надломаны —
«Быть сюда!» И пошёл, не задумавшись,
По тропе снеговой, меж берёзами.
Что ни шаг, то нога оступается,
В снег уходит глубоко, а охабень[12]
Заметает сугробы, а инеем
Вся бобровая шапка осыпана...
Засветилась полянка... Под соснами
Куча хвороста снегом надавлена,
Белый пар так и валит в отдушины;
Тут берлога... И Царь сноровляется:
У рогатины жало осматривал,
Поясок свой шёлковый подтягивал,
С плеч спускал соболиный свой охабень.
И задумал загадку мудрёную:
«Быть — не быть, а свалить косолапого...
Не управлюсь — и Русь не управится,
А управлюсь — навеки прославится».
И поднял он корягу из-под снега
И ударил корягой по хворосту:
И медведь заревел, индо дерево
Над берлогой его закачалося;
Показал он башку желтоглазую,
Вылез вон из берлоги с оглядкою,
Дыбом встал и полез на охотника,
А полез — угодил на рогатину.
Под косматой лопаткою хрустнуло,
Чёрно-бурая шерсть побагровела...
Обозлился медведь, и рогатину
Перешиб пополам, словно жёрдочку,
И подмял под себя он охотника,
И налёг на него всею тушею.
Не сробел Государь, руку к поясу —
Хвать!., ан нож-то его златокованый
И сорвался с цепочки серебряной...
Воздохнул Государь — и в последнее
Осенил он себя Крестным знаменьем...
Вдруг скользнула с плеча его Царского
Стопудовая лапа медвежая;
Разогнулися когти и замерли,
И медведь захрипел, как удавленный,
И свалился он на бок колодою...
Глянул Царь — видит старца маститого:
Ряса инока, взгляд благовестника,
В шуйце крест золотой, а десницею
Опустил он топор окровавленный...
Поднялся Государь — нету инока;
Как во сне приходил — и никем-кого
На полянке и между деревьями,
Только зверь околелый валяется,
И башка у него вся раскроена.
Постоял Государь, поглядел кругом
И пошёл в монастырь, призадумавшись.
А пришёл, всё сказал настоятелю
И велел привести честных иноков
Перед очи свои Государевы.
Все пришли, а его избавителя
Между честными старцами не было.
Царь и крепче того призадумался:
«Помощь свыше, десница Господняя!» —
Молвил он и пошёл в церковь Божию.
Там на Царское место, у клироса,
Становился и начал молитися
Перед образом светлым Угодника;
Да как глянул на лик Преподобного —
Так и пал на чело своё Царское:
Понял — кто был его избавителем.
На другой день за ранней обеднею
Отслужил он молебен Угоднику
И вернулся к Москве белокаменной.
А вернувшись к Москве белокаменной,
Ко Двору своему златоверхому,
Приходил Государь — не откладывал —
В терема к Государыне ласковой,
Что к своей ли Наталье Кирилловне,
Слёзно с ней обнимался-здоровался.
И сажал Государь, ухмыляючись,
На колени меньшого Царевича
Государя Петра Алексеича,
Целовал, миловал, приговаривал:
«Ох, ты, дитятко, сердце строптивое!
Спозаранок в тебе, моё дитятко,
Расходилася кровь богатырская —
На румяных щеках заалелася,
В соколиных очах загорелася...
Подрастёшь ты, случится безвременье:
Разобидят завистники-недруги,
Аль наступят на Русь, на кормилицу,
И пойдёшь ты войною на ворогов, —
Не надейся на силу могучую,
А надейся на милость Господнюю
Да попомни ты слово отцовское:
Охраняют Святые Угодники
И Господь благодатью пожаловал
Дом честной Пресвятой Богородицы,
Вседержавную Русь — православную».