Савва Сторожевский

От Рузы до Звенигорода более 40 вёрст расстояния; следовательно, штаб корпуса с принцем Евгением, двигаясь не спеша, прошли этот путь в два перехода, и между Рузою и Звенигородом вице-король, несомненно, должен был иметь где-нибудь ночлег; где точно — к сожалению, нам установить не удалось.

Мы знаем только, что 29 августа он ещё был в Рузе, где была днёвка, и оттуда сохранились письма к его жене, а 31-го он ночевал в Саввином монастыре; следовательно, ночь с 30 на 31-е августа он провёл где-нибудь между этими двумя пунктами, и, вероятно, на биваке. Предание, по крайней мере, упоминает, что всё последующее случилось в палатке.

Занимаясь вечером в ней, гласит оно, принц вдруг видит, как приподнимается полог палаточной двери и входит почтенный на вид старец в монашеской одежде, с длинной седой как лунь бородой. «Прими меры, чтобы охранять мой монастырь от разграбления, и тогда ты будешь одним из немногих, которые возвратятся на родину свою здравыми и невредимыми, а потомки твои будут служить в России». Сказав это, старец исчез[13].

Опомнившись от удивления, принц стал протирать себе глаза, думая, что заснул и всё это было сном; потом вышел из палатки и строго спросил часового, стоявшего у его дверей, почему он впускает без доклада посторонних лиц? Солдат бессмысленно поглядел на своего начальника и ответил, что он никого не пропускал, да никто и не подходил к палатке. И даже угроза посадить его под арест, если он не сознается и не скажет правды, не могла заставить его изменить своё показание. Задумался тогда принц, и решив, что всё это сон, он никому не сказал о причине своего гнева на часового, пошёл в свою палатку и крепко, мирно заснул.

Наутро следующего дня авангард корпуса, с адъютантом принца — Лабомом (Labaume) во главе, подступил к Сторожевскому монастырю и, войдя в него, застал там, кроме инока, открывшего ворота, ещё только четырёх старцев, молившихся в церкви у раки святителя и почивших настоятелей монастыря. На требование незваных гостей открыть свои тайники и выдать продовольствие старцы отвечали, что сами они бедны, едят такую пищу, которую и солдаты французские, вероятно, отказались бы получать, сокровищ у них никаких нет, кроме их церкви и гробницы их святых, и молили оставить им эти святыни, что и было им обещано. В это время прибыл и сам принц Евгений со своим штабом (Labaume. Campagne de Russie. Livre V, page 156).

Войдя в церковь (или, по другому варианту, идя к ней по коридору), принц остановился, поражённый, перед изображением старца с длинной белой бородой, в котором узнал своего ночного посетителя! На вопрос его, через переводчика: «чей это портрет», старцы ответили, что это — образ и изображение покровителя монастыря св. Саввы, бывшего некогда иноком их обители.

Удивился тогда принц и, вспомнив вещие слова, тотчас же велел приставить к монастырским воротам часовых, и никого, кроме чинов штаба, туда не пускать и принять строгие меры для наблюдения за тем, чтобы не было никакого грабежа, обид и утеснений обители.

А на следующее утро, приветливо простившись с монахами и оставив караул для охраны их монастыря, он двинулся в дальнейший путь к Белокаменной. И пока, вероятно, эта местность входила в район его корпуса, караул оставался там и охранял монастырь. Таким образом, пожелание ночного посетителя было исполнено. Так говорит предание.

А вот что добавляет в лице Лабома история. Один из схимников, живущий в убогой землянке, ободрённый любезным обращением Лабома, сознался ему, что говорит по-французски и вступил с ним в разговор. При этом на вопрос посетителя схимник рассказал следующее:

«Французы в громадных силах пришли в русские владения, пришли разорять нашу родину и уже подошли к святому нашему городу, сердцу государства и источнику нашего благосостояния; но они не знают нашего характера и думают, что мы склоним шею под ярмо и что, поставленные в необходимость выбирать между нашими домами и нашей свободой, мы, как уже другие народы, предпочтём влачить оковы, отказавшись от нашей народной гордости, составляющей силу всякого народа. Но нет, Наполеон ошибается: мы слишком просвещены, чтобы ненавидеть его тиранство, и недостаточно развращены, чтобы предпочесть рабство свободе. Напрасно он надеется понудить нас силою своих несметных армий заключить мир; и тут он ошибается: народ наш кочевой, и сильные царства нашего, имея возможность переселять целые народности, прикажут своим крестьянам бежать в пустыни и дебри, чтобы избежать нашествия и даже, если нужно, уничтожать города и сёла, скорее, чем отдать их истинному варвару, власть которого нам ненавистнее самой смерти.