Сажайте, и вырастет

Я опустил глаза. Голова кружилась. Именно в такой день – солнечный, свежий – и сдаются, очевидно, самые закоренелые преступники. Настоящая жизнь вторгается к ним, в их уши, ноздри и глаза, яркими красками, резкими звуками, запахами сырости, прели, талой воды, в смеси с дорогостоящими парфюмерными ароматами тех, кто приходит их допрашивать, но после возвращается на свободу, в апрель, туда, где капает с крыш, где все улыбаются, где блондинки охотятся за чемпионами.

Преступники же, расколовшись и сдав своих сообщников, остаются гнить в затхлых казематах, скрипят зубами, завидуют и мечтают победить тюрьму хоть каким-нибудь способом.

Весь март весна проникала в мою камеру и в меня, постепенно, исподволь – желтыми солнечными лучами, голосами птиц, влажным дыханием теплого ветра. Выходя в прогулочный дворик, я не мог заставить себя начать свой обязательный бег – подолгу стоял, запрокинув голову, и смотрел на небо: тяжелое, ярко-синее, заполненное бесформенными, рыхлыми облаками, то палевыми, то матово-бирюзовыми, то жемчужно-фиолетовыми. Они казались мне оперением огромной, всесильной птицы счастья, прилетевшей в мой город. Но не ко мне лично. Не ко мне.

3

Уязвленный поражением от капитана, я решил уравновесить ситуацию немедленной победой над следователем.

На последних допросах в марте я достиг небывалого успеха. Когда Хватов в очередной раз раскрывал пухлое ДЕЛО, я уже прочитывал целые абзацы – вмиг улавливая смысл.

Теперь мне было известно, что по ДЕЛУ проходят, кроме меня, еще четверо, один находится в розыске. Я узнал, что из четверых трое – сидят, как и я, в изоляторе, а один – пребывает под подпиской о невыезде. Трое сидящих (включая министра) – показаний не дают; зато тот, кто ходит на допросы из теплого, сытого дома, чистосердечно сознался. Именно на его показаниях построено все обвинение.

Много полезного удалось мне вытащить из толстого серого тома. Я знал, что следствие вот-вот будет окончено, что доказательная база в целом сформирована, что я – не главный обвиняемый, а прохожу лишь по одному из эпизодов. Сумма украденного из государственной казны приближалась к пятидесяти миллиардам рублей. Из них с моим участием украдено шесть миллиардов – примерно полтора миллиона американских долларов.

Я знал и подробности. Я прочел десятки листов. Я научился. Победа пришла, как только я усовершенствовал свой метод. Изготовив из хлеба клей, я бритвенным лезвием вырезал из первой попавшейся книги два десятка полосок с целыми строками текста и наклеил их на бумагу. Документ, который у меня получился, в точности имитировал лист ДЕЛА. Он имел тот же размер, ту же длину строк, ту же величину букв и примерно такое же межстрочное расстояние. На изготовление тренажера ушла неделя.

Гриша – как и предыдущие два моих соседа – вовсю злоупотреблял сном и раньше десяти утра не выходил из царства Морфея. Я же, помня, что Бог христиан заповедовал бодрствовать, просыпался в шесть часов. Потом садился спиной к двери, доставал свои приспособления и мастерил потихоньку.

В первый же день контролер, наблюдая в глазок, заметил, что клиент занят чем-то важным, открыл «амбразуру» и прямо спросил:

– Чем вы занимаетесь?

– Конспектирую Уголовно-процессуальный кодекс, гражданин начальник! – отрапортовал я.

Вертухай недоверчиво кашлянул и закрыл «кормушку». Хлебный клей я делал прямо в своем рту. Лезвие – выломал из бритвенного станка.

– ...Как здоровье, Степан Михалыч? – спросил я Хватова. – Враги все бибикают?

– Еще как,– в тон ответил следователь, садясь за стол и подключая свою технику. – На той неделе пришлось к врачу идти...

– И что врач?

Бледный, здорово похудевший рязанский дядя грустно хмыкнул:

– Посоветовал, это самое, больше гулять. На свежем воздухе...

Несколько минут мы обменивались ничего не значащими репликами. Я ждал.

Но Хватов обескуражил меня. Он вообще не стал доставать ДЕЛО из сумки. Когда ему все же понадобилось туда заглянуть, он, пряча глаза, вытащил объемистую папку лишь на несколько секунд; потом, спохватившись, не стал убирать обратно, а оставил на столе – но закрытую. При этом он выдал себя всей позой тела, суммой мелких движений – тем, что старательно смотрел мимо меня, и тем, что захлопнул том небрежно, даже лихо, и тем, что поторопился сразу уткнуться в свою клавиатуру.

Узнать о моих тренировках, о том, что я пытаюсь прочесть ДЕЛО, он мог только из одного источника. С ужасом я предположил, что мой сосед, адвокат-наркокурьер, маленький Гриша Бергер, является осведомителем.

Когда Хватов вновь торопливо захлопнул ДЕЛО и даже значительно пристукнул сверху ладонью, глядя при этом мимо меня, я вспомнил про «ад для дураков», сопоставил одно с другим и осознал, что Гриша – стукач. И решил, что немедленно по приходу в камеру ударю его. Кулаком. В лицо. Несколько раз.