Сажайте, и вырастет

Мне опять показалось, что пора разворачиваться. Но изможденный весело улыбнулся мне, и я передумал. Изможденный поднял глаза выше и отыскал взглядом удрученного человека с внешностью уроженца Центральной Азии, — искусно балансируя, он сидел, подобрав под себя короткие ноги, на краю верхнего ряда спальных мест.

— Слышь, — негромко, но внятно позвал изможденный.

Азиат очнулся от полудремы.

Изможденный указал на интимный непорядок спящего.

— Толкни его… Скажи, чтобы поприличнее вид принял…

Просияв, азиат с удовольствием потряс соседа за колено, почти разбудил. Тот заворочался, получил во сне несколько слабых тумаков от прижатых справа и слева и прикрыл свой срам.

— Только что вошел? — спросил изможденный, обратив на меня красноватые глаза. Он разлеплял сухие губы с видимым трудом.

— Да.

— Пойдем со мной… Ловко разрезав голую толпу плечом, он вывел меня к воздуху и свету, в конец пространства. Здесь, в торцевой стене, имелись два широких длинных окна, на каждом — решетки, а за ними еще и «реснички» — длинные полосы крепкого металла, часто вваренные в раму под углом, чтобы проходил воздух, но не прямой взгляд.

Под окнами суетились несколько очень потных, грязных молодых людей в семейных трусах, — негромко переговариваясь, они ловко манипулировали толстыми веревками, свисающими из окон. В простенке висел большой телевизор. Под ним, прямо на полу, на самодельной электроплитке стояла железная миска, в ней жарилось что-то малоаппетитное. Часть стены рядом представляла собой внушительный иконостас: в несколько рядов висели изображения святых. Лики их были суровы. Точно так же — испытующе, пристально — смотрели на меня глаза моего визави: серое лицо, впалые щеки, диковатый взгляд.

Изможденный вдруг откинул какую-то цветастую тряпку, оказавшуюся занавеской, — и я увидел прямоугольную нору на две кровати, закрытую с трех сторон вертикально натянутыми одеялами. Тюремная палатка поддерживалась целой системой больших и маленьких веревок. С четвертой стороны была стена, решетка и иконы.

— Присядь, — сказал изможденный, уселся напротив и задернул полог. Быстро, внимательно оглядев мой пятисотдолларовый спортивный костюм, он прикусил губу, о чем-то на миг задумался, сдвинул брови и поинтересовался:

— Откуда сам?

— Из «Лефортово».

— Из «Лефортово»? — изумился мой собеседник. — Террорист? Маньяк? За что попал?

— За аферы. — Я полез в карман и достал сигарету. Изможденый сделал предупреждающий жест.

— Просьба, — объявил он. — Перед образами — не кури. Хорошо?

Я торопливо кивнул.

За матерчатыми стенами ровно, как пчелиный рой, гудели звуки сотни голосов.

— Значит, аферы твои — серьезные, раз тебя — в «Лефортово»… Давно сидишь?

— Восемь месяцев.

— Не срок.

— Третий раз за день слышу эти слова, — признался я. — Восемь месяцев — это что, так мало?

— Как сказать… Я, например, сижу четыре года.

Теперь уже изумился я.

— Четыре года — в следственной тюрьме??? Ты — осужден, да?

— Нет. Я — за судом.

Изможденный был молод, но его манера беседы, а также мимика показались мне чрезвычайно зрелыми, достойными скорее сорокалетнего мужчины.

— А что значит — «за судом»? — спросил я.

— Это значит, что меня судят.

— Четыре года — судят?

— Именно.

— А разве так бывает?

— И не такое бывает, — невесело высказался мой собеседник. — Я Станислав. Стас. Можно — Слава. Погремуха — «Слава Кпсс». Будем знакомы.

Изможденный Слава показал большим пальцем на свое предплечье, где имелась татуировка: две латинские буквы S в виде дважды изломанных, ударяющих вниз молний.

— Сделал по молодой глупости, — объяснил Слава Кпсс. — Три года назад. Теперь — жалею.

— Почему? — полюбопытствовал я.

— Рисовать на себе — грех, — строго провозгласил Слава. — Язычество.

— Значит, — я кивнул на иконы, — это все твое?

— Мое, — коротко ответил Слава.

— И что, — поинтересовался я вежливо, — Бог тебе помогает? Выполняет твои просьбы?

— Бог — это не Дед Мороз, — еще строже ответил Слава. — Его просить — бессмысленно. Он только одну просьбу реально может выполнить.

— Какую же?

— Если попросишь у него сил.

Из-за распяленных шерстяных тряпок, снаружи, донеслись возбужденные возгласы, и мой новый приятель, дружески опершись ладонью о мое колено, высунул голову за занавеску.

— Что там?

— Еще одного завели, — оповестили ближестоящие.

— Ага. Ну, пусть тоже подходит. Вот что творят! — посетовал Слава, снова удобно усаживаясь на узорчатом покрывале. — Сто тридцать семь человек на тридцати двух местах!

— Здесь всегда так? — с ужасом спросил я.

— Нет, конечно, — успокоил меня мой новый приятель. — Сейчас еще терпимо. В прошлое лето набили под сто пятьдесят. А в позапрошлое…

С внешней стороны занавески послышался громкий, грубый баритон:

— Где? Здесь? Или здесь? А? Истончившаяся, во многих местах заштопанная ткань откинулась в сторону. Круглолицый плечистый человек моих лет с тяжким выдохом уселся рядом со мной и смахнул со лба пот.

— Час в радость, бродяги! — оглушительно провозгласил он. — Мир вашему дому! Кто смотрящий этой хаты?

— Только что вошел? — дружелюбно осведомился Слава Кпсс.

— Ага! Я — Дима Слон! А ты — смотрящий, да?