Сажайте, и вырастет

Слава улыбнулся, обнажив свежую дыру меж передних зубов. Очередной зуб он потерял в прошлом месяце. Арестант на нашем Централе теряет в среднем два зуба в год.

— Насчет этого быка ты переживаешь зря. Он слабоват. Он вас не скинет. Он — никто. Наркоман. От Общего Хода — реально далекий. Когда меня из хаты закажут, я с ним особо переговорю, предупрежу конкретно. И еще — насчет него отпишу кое-кому… Если он бузу затеет и вы его не остановите — сюда зайдут люди и тормознут этого дурака в две секунды… Но лучше, сам понимаешь, до такого не доводить…

— Он поднимет свои рога сразу, как только ты уйдешь. В тот же день.

— Не поднимет, — отрезал Слава. — Ему и сейчас хорошо. Ширка — есть, шестерка — тоже есть. Чего больше? И вообще, что ты трясешься? — Слава с досадой поморщился и тонким голосом передразнил: — Ах, что будет, как мы без тебя… Ты ведь сам скоро уйдешь! Или нет?

— Не скоро, — возразил я. — У меня одних свидетелей почти сто человек. А процесс еще не начался. Мне еще ездить и ездить. Верных два года…

— Если боишься, — раздраженно посоветовал Слава, понизив голос, — уходи с Дороги! Забейся, живи пассажиром! Сам отдай хату Слону, пусть этот наркоша все развалит! Или вообще сломись отсюда, сунь ментам денег, переселяйся на «спец»! Что, уже об этом думал?

— Нет, — соврал я.

— Тогда не дрожи, не жалуйся! Не хнычь! Иначе произойдет большая неприятность.

— Какая?

— Я изменю свое мнение о тебе. Пристыженный, я смолк.

Поздним вечером этого дня пришел ответ от Толстяка. Кроме покрытого мелкими буквами листа тетрадной бумаги, был и груз: пачка импортных сигарет.

«Привет, Андрюха! — писал старый приятель, фанатик колбасы. — Рад, что ты обо мне вспомнил. То, о чем ты просишь, сделать можно. Я согласен с тобой — тебе на Общем Корпусе делать нечего. Говорят, у вас сидят чуть не по сто человек в камере! Так ведь можно вообще без подкожного слоя остаться, а это верная смерть. Срывайся из этого зоопарка, переезжай на «спец»! У нас сидят семеро на пяти местах. Жить можно… теперь о деле. Твою проблему решим так: сообщи мне адрес и телефон жены. Мой адвокат с ней встретится. Она отдаст ему триста долларов, а он отнесет их кому надо. Ты понял, кому. В течение недели или двух — тебя переведут. Не обещаю, что в мою камеру. Но то, что тебя переселят в маломестку, к нормальным, солидным людям, тебя достойным, — это гарантируется. Такие дела. Жду ответа.

С арестантским теплом — Вадим Плотный.

P. S. Если чего надо — пиши, не стесняйся.

P. P. S. Кстати, указанную сумму надо отдавать ежемесячно. Надеюсь, ты к этому готов. Счастливо! С уваж. — Вадим.»

Конечно, я к этому готов, печально подумал я, разрывая записку на мелкие части. Давно готов. Я готов отдавать деньги. Только у меня их нет. Готов платить — но нечем. Нет трехсот долларов. А о том, чтобы платить ежемесячно, и речи быть не может. И времени — тоже нет. «В течение недели-двух» — это, как говорят банкиры, не срок.

Послезавтра вечером Слава Кпсс вернется в камеру уже как осужденный преступник. С этого часа по закону его нельзя содержать вместе с подследственными. Ему предоставят какое-то время на сборы, потом — выведут, «с вещами».

У меня оставалось пятьдесят часов для того, чтобы придумать выход.

Глава 35

1

Ноябрьская ночь — отличное время для современного арестанта. Прохладно. Тихо. Благодатная расслабуха реет под сводами огромного зала, где когда-то, сто лет назад, лечили свои недуги израненные военные моряки, счастливо выжившие после какой-нибудь кровавой Цусимы. Теперь помещения бывшего военного госпиталя занимала менее почтенная публика — но никак не менее жизнелюбивая.

Едва наступила темнота, сразу интенсивно завертелась специфическая тюремная жизнь. Туго натянулись вдоль стен Дороги. Заскользили по ним грузы. Воры и авторитеты принимались за написание многих и многих ответов на полученные накануне малявы с просьбами раскидать тот или иной рамс. Барыги и наркобароны доставали из тайников деньги и чеки с героином, дабы разослать страждущим. Братва рассаживалась скоротать часок-другой за партией деберца. Наркоманы старательно кипятили в кружках свои нехитрые принадлежности.

Зажужжали машинки, покрывая тела татуировками. В этом сезоне хорошо катила тематика «голимого отрицалова». Пышногрудые русалки и лики Спасителя уступили свое место уродливым свастикам и прочим нацистским символам. Так проявлялся протест полностью отчаявшихся, доведенных голодом и теснотой до безумия людей против уголовного закона — гуманного по форме, но жестокого по существу.

Мгновенно, в общем, папиросы были забиты, колбаска зажарена, брага процежена, магнитофоны включены, рамсы раскиданы, с гадов получено, с оступившихся строго спрошено, и реальный, в полный рост, арестантский оттяг продолжался уже до утра.

2

А мы — затеяли банкет.