Сажайте, и вырастет

— Все равно ты — в претензии! — упрямо повторяет магнат. — Ну и пусть. Если хочешь — можешь бросить в меня камень.

— Никогда, — искренне говорю я.

Толстяк сопит.

— Зачем ты вообще ко мне пошел, а? Ты же умный, опыт есть. Устроился бы в какой-нибудь банк, там зарплаты в пять раз больше и работа чистенькая. Рассчитался бы со мной в три месяца…

— Нет, в банк я не пойду. Один мой приятель, по жизни юрист, уголовный адвокат, тоже как-то пошел в банк работать. На большой оклад.

— И что?

— До сих пор сидит. Того банка уже в природе нет — а юристу четыре года дали. Общего режима.

— Значит, дурак твой юрист.

— Не глупее меня.

— А ты думаешь — ты умный?

— В принципе, да.

— Ты такой же дурак, как и все. Только очень везучий. И счастливый.

Босс выпивает ежедневно. После ста пятидесяти граммов яда становится сентиментален.

— Это почему? — удивляюсь я.

— Ты молодой.

— Зато — судимый.

— И я судимый.

— Но ты — богатый.

— Зато я сидел пять лет, а ты — меньше трех…

— Но теперь ты — целый директор фирмы, а я — голодранец.

— Зато тебе — тридцать, а мне — пятьдесят.

— Мне тридцать три.

— Но не пятьдесят один…

— Зато ты спас деньги! А я — нет.

— Дурак! Ты — спас семью! — Толстяк снова наливает. — Твоя жена — дождалась, а моя — сбежала. Продав четыре моих дома. Поверь, сынок: жена, которая дождалась, стоит всех денег на белом свете. В общем, иди, увольняйся. Кстати, я бы и сам тебя уволил.

— За что?

— Плохо работаешь. Медленно. Я ухмыляюсь. Мне понятно, что Толстяк лукавит.

Мои решеточки весьма хороши. Сварены — крепко, тонкими шовчиками. Загрунтованы — на совесть. Покрашены — тщательно. Вделаны — накрепко. Я получаю чувственное удовольствие, когда работаю руками. Мне нравится сам акт производства материального предмета — когда из кучи деталей, кусков железа, лоскутов и полос сизого металла нарождается замысловатая, потребная обществу вещь.

— Все, Вадим. Мне пора. Жена ждет.

— Ждет? — пьяно переспрашивает Толстяк. — Тогда тебе реально повезло, брат…

Я оставил его наедине с тюрьмой его подкожного слоя и вышел.

Сегодня у меня хороший день. Праздник. Долги отданы. Я вылез из ямы.

Из тюрьмы выйти просто. Сидишь и считаешь дни. Месяцы. Годы. Однажды — тебя выпускают. Труднее вылезти из ямы. Но я смог.

Теперь — домой.

4

Управляя машиной, я люблю болтать по мобильному телефону. Главные абоненты — жена и сын.

В девяносто пятом году мальчик-банкир приобрел сотовый телефон за пять тысяч долларов. Он шагал по улице, прижимая к уху черный аппарат, и на него оглядывались. Сейчас, спустя восемь лет, всякий школьник имеет волшебную трубочку.

Но нет добра без худа. Мобильная телефонная беседа ужасна. Люди не видят друг друга, не осязают исходящие токи тела и разума, не обоняют запахи волнения, тревоги, возбуждения или неприязни. Мгновенная дистанционная связь разгромила всю тысячелетнюю культуру общения. Ныне телефонные собеседники общаются, выразительно играя голосом, интонациями, громкостью; но при этом их лица от умственного напряжения оползают вниз, глаза стекленеют и смотрят в пустоту, рты теряют форму — иными словами, утрачивается красота, сверхчувственность, особая магия разговора. Теперь возможны такие диалоги, когда один собеседник чувственно шепчет, а другой напрягает слух и кричит, прижимая к уху трубу, посреди цеха или котлована:

— А? Чего? Да, я тоже тебя люблю! На хуй вы ее сюда кладете, кладите туда, в штабель! Нет, я не тебе! Конечно, люблю! А? Саид! Керим! Ахмед! В штабель, еб ты, в штабель!..

Подчас на связь выходят самые удивительные люди. Только что, например, позвонил старый друг, Слава Кпсс. Он опять попал в «Матросскую Тишину». За разбойное нападение с применением оружия.

Мобильная телефонная революция коснулась и постояльцев тюрьмы. В новом тысячелетии у всякого достойного парняги есть в кармане маленький аппаратик.

— Привет, брат, — сказал Слава очень глухо. — Как сам?

— Как сала килограмм! — отвечаю я.

Мой голос звучит бодро, уверенно. Любой человек с воли, каждый свободный чувак обязан испускать жизнеутверждающие звуки. Ведь он наслаждается жизнью, свежим воздухом, запахом женских духов, вкусом жареного мяса. Он кайфует, прется и тащится. Он получает удовольствие.

Именно так, с точки зрения арестанта, протекает жизнь за стенами следственного изолятора: буйный праздник, разноцветное сладострастье, женщины, еда, сигареты с фильтром, чай с сахаром.

— Как у тебя там, — интересуется Слава, — на воле?

— Как обычно. А как в тюрьме?

— То же самое.

— Бог тебе в помощь, брат!

Вдруг радиоволна переносит через пространство горький вздох.

— Перестань. Бога нет, брат! Бога нет! Если бы он был, разве бы позволил сотворить такое с человеком, который в него верил, а?

— Не грусти, — успокоил я друга. — Тебя вытащат.

— Я сам себя вытащу. Удачи тебе.

— Я в удачу не верю…

5

— Почему так поздно? — спрашивает Ирма, когда я вхожу в квартиру.

У моей супруги это дежурное начало.

— Работал, — лаконично рапортую я. — Имею оправдательные документы.