Кабинет босса отделан зелеными пластиковыми панелями — примерно такими же, как в приемном боксе Лефортовского изолятора. Я ощущаю легкий приступ дежа-вю.
Подкожный слой босса внушает крайнюю степень уважения. Сало мощно наросло на его плечах, на боках, на заду и бедрах — везде, где можно и нельзя. Пальцы обратились в пухлые сардельки. Щеки формой и размером схожи с ракетками для пинг-понга. Исполинское кресло жалобно стонет под тяжестью огромного тела.
Справа от кресла, на расстоянии вытянутой руки, стоит сейф — вместительный, ярко-синий, с никелированными ручками ящик. Слева, тоже вблизи, помещен холодильник. Толстяк, по мере надобности, поворачивается то вправо — к деньгам, то влево — к продуктам питания.
Молча приблизившись, я извлекаю из кармана деньги и кладу их на стол перед боссом.
— Это что? — спрашивает он с подозрением.
— Здесь пятьсот долларов. Мы в расчете. У Толстяка багровое, испитое лицо старого клиента алкогольной тюрьмы. Он с подозрением шарит по мне глазами.
— Не может быть!
— Десять месяцев, — с наслаждением произношу я, — по триста пятьдесят долларов в месяц — это три тысячи пятьсот. Вот еще пятьсот. Итого четыре. В расчете, Вадим! В расчете!
Толстяк берет со стола зеленые бумажки, бережно перегибает пополам, сует в нагрудный карман.
— Откуда у тебя взялись деньги? — с подозрением интересуется он. — Краску, небось, воровал?
Я выдерживаю паузу и задаю встречный вопрос:
— У тебя бухгалтерия есть?
— Конечно.
— И как? Дебет с кредитом сходится?
— Вроде, да.
— Значит, Вадим, никто у тебя ничего не воровал.
— Логично… Выходит, твой долг погашен?
— Именно.
— Все четыре тысячи?
— Ага. Я вздыхаю.
— Чего? — добродушно спрашивает мой бывший сокамерник.
— Когда-то я зарабатывал такие деньги за один день. Толстяк вяло отмахивает рукой.
— Это дело прошлое… Я смиренно киваю; здесь не возразишь; с тех времен, когда я за день делал по четыре тысячи долларов, прошло семь лет. Те деньги, быстрые и большие, развратили меня. Именно на это намекал мой собеседник.
— Кстати, — продолжил он негромко, — прикрой-ка дверь, пожалуйста…
Я послушно выполняю просьбу. Сегодня я погасил весь свой долг и намерен уволиться к чертовой матери из фирмы Толстяка. Теперь он не может отдавать мне распоряжения, а только просить.
Повернувшись к холодильнику, он достает бутылку яда, затем лезет в сейф и кладет передо мной бумаги.
— Распишись вот тут, — еще тише просит босс. — Только не за себя.
Без лишних слов я беру протянутую авторучку и изображаю на квитанции к приходному ордеру замысловатый вензель.
— Мастер ты, — говорит Толстый. Я морщусь.
— Все равно твои бумаги подписаны одной рукой. Это видно. Невооруженным глазом.
— А кто будет смотреть в мои бумажки вооруженным глазом? — Вадим подсовывает вторую квитанцию. — Теперь еще здесь что-нибудь нарисуй. Другим почерком.
— Не выйдет, — авторитетно возражаю я. — Почерк нельзя изменить. Я тренировался почти три года. Никакого эффекта.
— Вот видишь, — снисходительно усмехается Толстяк. — А ведь тогда, в камере, мы — вдвоем! — никак не могли тебя убедить, что твои занятия бесполезны…
— Не все, — отвечаю я и подхожу ближе к столу Толстяка. Он сидит прямо передо мной, ко мне лицом.
Глядя в узел галстука строительного магната, я показываю пальцем на лежащие на столе бумаги.
— Это… заявление на кредит… в местное отделение Сберегательного банка, — читаю я. — От вчерашнего числа. Это… письмо… от судебного исполнителя. Это…
— Хватит, я понял, — обрывает меня Толстяк. — Развил, значит, периферийное зрение?
— Тренировался семь месяцев, по полтора часа каждый день. Много интересных бумажек на столе у следователя прочел.
— Верю. — Толстяк озабоченно прячет документы в папку. — Значит, увольняешься?
— Да.
— Куда ты теперь?
— Не знаю. Две руки, две ноги, голова есть — не пропаду.
— Ладно. Давай по пятьдесят граммов?
— Алкоголь, кофеин, никотин — не употребляю.
— А я — выпью… Помнишь Фрола?
— Конечно.
— Умер.
— Откуда знаешь?
Толстяк опять заглядывает в холодильник — но там, я вижу, только колбаса. Трех или четырех сортов. Полукопченая. Бросив взгляд, магнат кривит губы и закрывает белую дверь своего хранилища харчей.
— Позавчера напился, — сообщает он. — Тоска пробила. Дай, думаю, позвоню — и вот, узнал. Мать сказала… Жаль человека…
— Ага. Босс выдерживает паузу.
— Оставайся у меня работать.
— Это исключено.
— Не сварщиком, — спешит Толстяк. — Лучше. Будешь приходить три раза в неделю на два-три часика, сочинять липовые накладные. Как ты это умеешь…
— С меня хватит. Я лучше роман сочиню. С детства мечтаю.
— Как знаешь.
Некогда мой сокамерник, а сейчас работодатель опрокидывает в себя дозу молдавского коньяка «Квинт» и занюхивает штемпельной подушечкой «Тродат».
— Закуси колбасой, — предложил я.
— Я на нее и смотреть не могу…
— Сочувствую. Толстяк с минуту молчит.
— Знаю, — медленно говорит он, — ты на меня в претензии.
— За что?
— За то, что я тебя заставил отрабатывать долг.
— Ты меня не заставлял, — вежливо возражаю я. — Если помнишь, я сам тебе предложил такой вариант.