Сажайте, и вырастет

В подвале царит полумрак, словно в карцере «Матросской Тишины». Стоит такая же сырость — несмотря на августовскую жару. И еще — почти тот же запах пропитывает грязные стены. И свет похож — желтый, бедный.

Всякий раз, спускаясь в подвал, я ощущаю легкий приступ дежа-вю.

— Алкоголь, никотин и кофеин — не употребляю, — говорю я.

— Э! Твое дело.

Я смеюсь и влезаю в льняные брюки. Нарядная вещь осталась от прежней жизни. Куплена за огромные деньги; еще до тюрьмы, в девяносто пятом году прошлого века. Штанам, то есть, исполнилось аж семь лет. Хороший возраст! Портки от кутюр держатся, не истончились, не порваны. До сих пор спасают мое тело от духоты и высокой температуры.

— Кой черт вы пьете алкоголь? — строго спрашиваю я, выражая лицом глубокое отвращение. — Вы же мусульмане!

— Э! До Аллаха далеко, — философски замечает Керим. — Почти так же далеко, как до моего дома…

— А у себя дома ты бы гашиш курил, да?

Азиаты дружно смеются. Снова булькает яд.

— Э! — лицо Керима становится мечтательным и еще более смуглым. — Про это в Коране ничего не сказано!

— Между прочим, я прочел Коран, — замечаю я. — Помню, там есть такие строки: «Нет ни одного из нас без места, предназначенного ему». Сура тридцать седьмая, стих сто шестьдесят четвертый.

— Э! — Керим удивленно поднимает черные брови. Как всякий азиат, он быстро хмелеет и становится агрессивен.

— Ты что, бугор, указываешьмнеместо?

Таджик Керим тоже сидел в тюрьме. Почти полгода.

Сын горного солнца был взят по подозрению в хранении наркотиков. Затем выпущен. За недостатком улик. Отсиживал там же, где и я. В «Матросской Тишине». И даже — в одно время со мной. Возможно, мы встречались где-нибудь в глубинах перенаселенного столичного изолятора. Видели друг друга на «сборке», во время выезда на суд. Или в «трамвае» — поспешая на допрос к следователю. Уроженец города Душанбе сидел прямо над моей головой, в камере один-три-девять. Двумя этажами выше меня. Теперь он считает себя парнягой при понятиях.

— Знаешь, Керим, каково главное условие хорошей работы мозга?

— Э! Откуда мне знать…

— Прямой позвоночник!

Дети гор, все трое, непроизвольно выпрямляют свои спины. Выглядит очень смешно.

— Мне, Керим, — улыбаясь, говорю я, — незачем указывать тебе твое место. Когда ты, Керим, употребляешь яд, ты сам себя определяешь. Ты, Керим, сам себе место указываешь. Понял, нет? — Слово «понял» я произношу на тюремном диалекте: с ударением на второй слог.

Таджик — щуплый, худой, на голову ниже меня. Физически слаб. В гастарбайтерах у него нет будущего. По его глазам я понимаю, что он оскорблен, но вынужден проглотить ущемляющее его самолюбие высказывание. Все же природный азиатский оптимизм берет верх, и быстроглазый южанин озорно улыбается, подмигивает мне и тихо произносит:

— Э! Кстати, есть гашиш. Могу подогреть. Что скажешь, бугор?

— В жопу твой гашиш, — культурно отвечаю я. — Травись сам, братан. А я из этой тюрьмы уже вышел…

— Э! — вкрадчиво продолжает таджик. — Такой пластилин ты нигде не возьмешь, отвечаю. Он реально — афганский. Говорят, из-под людей Усамы… Две затяжки сделал — и отъехал…

Керим — никакой не гастарбайтер, понимаю я, причесывая мокрые после душа волосы. Он — барыга. Работа на стройке — его прикрытие, временное. Как только он наработает свою клиентуру и начнет получать от своего рискованного бизнеса хотя бы пятьсот долларов в месяц, он забудет о тяжкой доле подсобника. Снимет отдельную квартиру. Станет отсылать своей семье ежемесячное содержание. Через межбанковскую систему переводов «Анелик». Пока же он ходит в рваных штанах и в глупейшей курточке из синтетической ткани, в Совдепии называемой «болонья». Изображает нищего. На самом деле впереди у Керима — блестящее будущее. Его гашиш отменный. Таджик угощает ценным наркотиком даже директора нашей фирмы. Директор — его основной потенциальный покупатель. Гашиш весьма популярен в Москве.

— До твоего Усамы мне дела нет, — отвечаю я. А потом, повысив голос, обращаюсь ко всем троим: — Мне пора. Пейте водку, азиаты. И вам — станет хорошо.

ЖРИТЕ ЯДЫ, АЗИАТЫ! Вам легче — вы всю свою жизнь живете в Азии. А я — пытаюсь жить в Европе.

— Пейте алкоголь, — говорю я. — Курите дурь. Она ведь потому так и называется: «дурь». Курнешь — и готов очередной дурак… А еще ее называют «план». Курнешь — и сидишь, строишь планы. Курите дурь! Пополняйте деньгами карманы Усамы. Догоняйтесь никотином. Вам жить. А я — поеду домой. Завтра в восемь — чтобы все были на месте. Вменяемость — обязательна. Доступно излагаю?

— Э! — отвечает Керим, лукаво вращая коричневыми глазными яблоками. — Будь здоров, бугор. До завтра!

Я пожимаю узкие ладошки черноволосых, уже весьма хмельных работяг, выхожу из подвала — в лицо ударяет жаркий воздух — сажусь в машину и уезжаю.

Кстати, завтра здесь меня не будет. Три товарища видят меня в последний раз. Я достиг своей цели. Я — увольняюсь. И больше не стану сваривать железные конструкции. С меня хватит. Все. Я вылез из ямы. Отработал долги. Теперь я свободный человек. Мои тюрьмы — издохли, все до единой. Я их победил.